Еще одна из рода Болейн (Другая Болейн)
Шрифт:
— Может, и так. — Дядя не стал спорить. — Но король думает иначе, значит, ей конец.
— Как нам ее защитить?
— Знаешь, Георг, — медленно произнес дядя, — в последний раз, когда мы с ней беседовали с глазу на глаз, она заявила — я могу убираться на все четыре стороны. Будь я проклят, если она не сказала, что достигла всего собственными усилиями и ничем мне не обязана, она даже грозила мне тюрьмой.
— Она Говард! — Я отодвинула вино.
Он склонил голову:
— Была Говард.
— Это же Анна! — воскликнула
— А где благодарность? Насколько я помню, тебя отправили в изгнание, ты и вернулась только потому, что ей понадобились твои услуги. Она слова за меня не замолвила перед королем, даже наоборот. Тебе сестра благоволит, Георг, но стал ли ты хоть на шиллинг богаче, с тех пор как она на троне? Она больше не просто любовница, а что от этого изменилось?
— При чем тут деньги, сейчас речь идет о жизни и смерти, — горячо возразил Георг.
— Роди она сына, ее положение было бы неуязвимым.
— Это он не может зачать сына! — заорал Георг. — Не мог с Екатериной, не может и с ней. Он почти бессилен! Вот почему она с ума сходила от страха…
Мертвая тишина.
— Бог тебя простит, Георг, зачем ты подвергаешь нас всех опасности? — холодно произнес дядя. — Такие речи — государственная измена. Я ничего не слышал, ты ничего не говорил. Теперь уходите.
Уильям помог мне встать, мы втроем медленно вышли из комнаты. На пороге Георг обернулся, хотел возразить, но дверь бесшумно закрылась у него перед носом, прежде чем он успел сказать хоть слово.
Анна проспала до полудня, у нее началась лихорадка. Я отправилась на поиски короля. Двор уже готовился к переезду в Гринвичский дворец, Генриху хотелось отдохнуть от суеты и суматохи, он играл в шары в парке. Вокруг фавориты, на первом месте, конечно, Сеймуры. Одно только радовало — Георг тоже там, прямо рядом с королем, чему-то довольно улыбается, а дядюшка сидит на скамье для зрителей. Отец предложил королю пари, на весьма выгодных условиях, Генрих поспешил его принять. Я подождала, пока игроки покатили последние шары, а отец протянул королю пригоршню золотых монет — никак не меньше двадцати. Только тогда подошла поближе, опустилась в реверансе.
При виде меня король поморщился — ясно, ни одна из сестричек Болейн теперь не в почете.
— Леди Мария, — так и разит холодом.
— Ваше величество, я здесь по просьбе моей сестры, королевы.
Кивнул.
— Она просит задержаться на неделю с переездом в Гринвич, дать ей время оправиться.
— Слишком поздно, скажи ей, пусть приезжает, когда выздоровеет.
— Но укладывать вещи еще и не начали.
— Слишком поздно — для нее, — поправился он. Вокруг тут же поднялся шепот. — Слишком поздно для нее просить у меня милостей. Мне известно то, что мне известно.
Я помедлила. Как же мне хотелось взять его за шиворот, вытряхнуть из него этого толстого себялюбца. Моя сестра больна после этих
— Тогда вы должны знать — ни она, ни я, никто из Говардов ни на миг не перестаем любить и почитать ваше величество.
Дядюшку даже передернуло, когда он услышал упоминание нашего семейства.
— Остается только надеяться — ваша верность не подвергнется испытанию. — До чего же неприятный у короля тон. Отвернулся от меня, поманил Джейн Сеймур. Глазки долу, вид скромненький, засеменила к нему.
— Прогуляетесь со мной? — Теперь голос такой сладенький.
Она присела в реверансе — я, мол, с удовольствием. Положила руку на расшитый драгоценными камнями рукав, и вот они уже идут по тропинке, остальные придворные, тоже парочками, за ними — на почтительном расстоянии.
Двор лихорадит от слухов, ни у меня, ни у Георга уже нет сил все отрицать. Раньше — скажи слово против Анны и можешь быть уверен — тебя скоро вздернут на веревке. Теперь песенки и шуточки, как она заигрывает со всеми мужчинами при дворе, а ребенка выносить не может.
— Почему Генрих их не остановит? — спрашиваю мужа. — У него на это власти хватило бы.
— Он теперь всякому позволяет о ней болтать, — качает головой Уильям. — Утверждают, она на все способна, только что дьяволу душу еще не продала.
— Идиоты! — кричу я.
Он берет меня за руки, нежно разжимает сжатые кулачки.
— Сама понимаешь, Мария, откуда тогда взяться младенцу-чудовищу, если не от чудовищного союза. Она, должно быть, погрязла в грехах.
— Какого чудовищного союза? Ты что, тоже думаешь — она продала душу дьяволу?
— А как ты считаешь? Ни на минуту бы не задумалась, если бы получила за это сына.
Крыть нечем. Я взглянула прямо в карие глаза мужа. Боже, какой ужас!
— Ш-ш-ш. — Даже слово сказать страшно. — Думать об этом не хочу.
— А если она занялась колдовством — вот и родился урод?
— И что тогда?
— Тогда от нее можно избавиться.
Я натужно рассмеялась:
— Грустная шутка в грустные времена, Уильям.
— Это не шутка, женушка.
— Мне больше не вынести. — Я вдруг почувствовала — сыта по горло, до чего же все плохо вокруг. — Что с нами тогда станет?
Забыв о том, что мы в парке и весь двор может нас видеть, он обнял меня, крепко прижал, словно мы дома, в конюшенном дворе его маленькой фермы.
— Любовь моя, дорогая, — сказал нежно. — Она, верно, что-то ужасное сделала, такого урода родить. И ты не знаешь что. Она тебе ничего не поручала? За повитухой сходить? Принести какое-нибудь зелье?
— Ты сам… — начала я.
Он кивнул:
— Да, я похоронил мертвого младенца. Бога молю, чтобы все улеглось, тогда, может, никто не станет ни о чем спрашивать.