Еще одна жизнь
Шрифт:
– Она не упертая, - резко отозвался Андрей, - она воспитанная.
– Ладно, воспитанная. А мы щас пойдем с тобой и подцепим каких-нибудь невоспитанных.
– Не хочу, Жень.
– Ну, ты даешь! Раз в неделю, а то и в две, выпадает шанс пообщаться с девчонками, а мой лучший друг заартачился. Андрюха, ты мне друг или не друг?
– Друг, друг. Только я сегодня никуда не пойду. Если хочешь, давай здесь погуляем.
– Совсем свихнулся. Кого ты здесь встретишь? Все молодые и красивые сейчас в центре гуляют, в парке танцуют.
– Во-первых, с ноября парк не работает, в том числе и танцплощадка, во-вторых, мои друзья вообще редко в центр ездят, у нас тут свой парк имеется,
– И все такие же воспитанные?
– съехидничал Женька, но сразу присмирел, увидев реакцию Андрея на его шуточку: Андрея слегка передернуло, и лицо начало наливаться краской - явный признак сдерживаемого гнева.
– Ладно, ладно. Не сердись, - примирительно проговорил Женя.
– Она, по-моему, тоже на тебя запала.
– Почему ты так думаешь?
– сразу успокоился Андрей.
– Со стороны-то оно виднее, да и руку у тебя не вырывала, и уходить не хотела.
– Не хотела?
– Не хотела, - передразнил Женька, но Андрей уже не сердился.
– Я же вижу, она не прочь познакомиться, но воспитание не дает. Я стараюсь для друга, уговариваю, а друг меня одергивает.
– Так ты для меня старался?
– с иронией проговорил Андрей.
– А для кого же еще?
– упрекнул его Женя, а потом добавил тише: - Да мне такие не очень нравятся. Я люблю ярких шатенок или жгучих брюнеток, и ростом поменьше.
– Почему? Ты же сам не маленький.
– А женщин люблю маленьких, "карманных". Кстати, твоя "воспитанная"...
– Женька, перестань!
– Как же я ее должен называть? Ты же, оболтус, даже имени не спросил!
– Еще спрошу.
– Вот, когда спросишь, скажешь мне, тогда я и буду ее по имени называть, а пока...
– А пока ты будешь называть ее...
– и задумался: "Как же ее называть? Незнакомка? Банально. Блондинка? Пошло. Как такую королеву можно назвать?.. Придумал!!!" - Будешь звать ее "королева".
– Ага, так и буду называть - "Ваше величество".
– Не паясничай.
– Андрюх, ты точно сбрендил. Тебе лечиться надо.
– Спасибо, друг, за совет. Прямо сейчас и пойду.
– Куда?
– Лечиться.
– Куда лечиться, болезный, ты мой.
– Вот пойдем со мной, тебя там тоже вылечат.
– Ну, пойдем. Видно, тебя теперь никуда не вытянешь.
– Ты, кстати, что-то хотел сказать про мою королеву.
– Чего хотел сказать?
– Ты сказал: кстати, твоя королева...
– А-а. Нет. Я хотел сказать, что, кстати, твоя королева провожала девушку в моем вкусе: маленькую, кукольную шатенку. Знакомься с ней поскорее, а потом и меня с моей "куколкой" познакомите.
– Слушаюсь, товарищ командир!
И они притворным "парадным" шагом зашагали в направлении Татьяниного дома, пугая и веселя редких прохожих и нарываясь на отчаянный лай выгуливаемых собак.
А что же Елена после этой встречи?
Она почти бегом взлетела на пятый этаж, с трудом, трясущимися руками открыла дверь и, захлопнув ее, как вкопанная, встала на пороге. Ее трясло, как в сильнейшей лихорадке. Она с трудом соображала, пытаясь вспомнить, что говорила ему, но не могла. Медленно, оторвавшись от двери, разделась и прошла в гостиную. Вдруг ей захотелось посмотреть в окно, может, он там? Она заторопилась на лоджию, споткнулась о порог, больно ударилась коленом о железную сетку выставленной кровати. Но все же поспешно растворила створки окна и выглянула во двор. Он был пуст: ни соседей, ни случайных прохожих, ни его с Женькой не было. Она устало
В той жизни, в свои восемнадцать лет, она не задумывалась над трудностями, которые ей встречались, которые ей предстояли. Она просто их преодолевала легко или с трудом, но в любом случае шла вперед, видя впереди только светлые цели, не отвлекаясь на мелочи, не зацикливаясь на проблемах, порой просто перла, как баран, сметая лбом все препятствия. Она ничего не боялась: ни смерти, ни зависти, ни равнодушия, ни тупости начальников, ни предательства друзей. Смерти она стала бояться, когда была беременна первой дочерью, и не за себя боялась, боялась сначала потерять ее, а потом оставить ее сиротой. Этот страх так и остался с ней до конца. Зависть сначала удивляла: в чем мне завидовать? Но потом эта зависть стала невидимым оружием, била, как током, в самые неподходящие моменты, и появился страх ожидания этих ударов. Равнодушие душило, как паутина: липкая, крепкая, неразрываемая. И стало страшно общаться с людьми, видя их лицемерие и жестокость, которые и происходили от равнодушия. С тупыми начальниками она сражалась почти до последнего, но устала, выбилась из сил, и появился страх, что может сломаться, подчинится невежеству, уступит хамству, сама станет равнодушной, превратится в серую пресмыкающуюся тварь. Предательство друзей и любимых тоже било током исподтишка, как зависть, но, если зависть сначала удивляла, то предательство било сразу с мощностью грозовой молнии. И она исключила из жизни всех друзей, оставив только очень узкий круг общения.
Ничего этого не было у нее, у этой девочки. Но сейчас, с памятью о прошлой жизни, в ней поселилась память и об этих страхах. Как ей с ними жить? Конечно, хорошо, что она помнит, с кем лучше не связываться, и она не будет связываться, куда лучше не соваться, и она не будет соваться. Но, изменяя события жизни, и круг общения будет меняться, появятся люди, которых она не знала раньше и не знает, чего от них ожидать. Вот тогда и выползут на свет божий эти страхи, и спеленают ее по рукам и ногам. Вот о чем она плакала. Хотя и причина к слезам вроде была счастливая: она вновь встретила человека, о котором мечтала даже перед смертью. Но как-то все повернется дальше?
А ночью ей приснился сон: ей снилась бабушка, такая, какою она обычно видела ее во сне, молодою, без единой сединки, с длинными косами. Она вошла в спальню, села на край кровати, провела по волосам почему-то шершавой, стариковской, ладонью и сказала:
"Ничего не бойся, ты справишься, главное, не обижай никого, кого обижать грех, и прощай. Прости мать свою. Она ведь не со зла".
"Не могу, бабуся, не умею я прощать".
"А ты пожалей ее, и само простится".
И ушла. Елена сразу открыла глаза.
"Приснилось мне это или привиделось? Надо же, она повторила мои слова, что я говорила Татьяне. Спасибо, бабуся, ты мне очень помогла".
И она снова уснула, крепко, без снов, как в первую ночь ее новой жизни.
Так как всю субботу она "просачковала", не начертила ни одной линии, то в воскресенье, не дав себе поваляться на новой, кстати, очень удобной, кровати, сразу с утра засела за чертежи. Но работа не шла: все мысли ее были о вчерашней встрече. Все же, как удивительно: люди, окружающие ее те же, нет только матери, а события разворачиваются совсем по-другому. Она вспомнила свой сон: