Еще шла война
Шрифт:
Подъезжая к конюшне, Кузьмич заметил, как навстречу ему валким шагом вышел широколицый, щедро усыпанный веснушками человек. Он показался ему неприветливым и как бы чем-то недовольным.
Освободив постромки и закинув их за спину-лошадей, Кузьмич спросил:
— Найдется местечко, сосед?
— За местом дело не станет. А корм привез? С которого колхоза? — забросал его вопросами конюх, сердито заглядывая в глаза гостю.
Кузьмич назвал колхоз, но про корм умолчал, хотя на дне саней у него был припрятан добрый десяток килограммов овса.
Дознавшись, откуда гость, конюх сразу же подобрел, даже веснушки, как показалось Савве Кузьмичу, посветлели
— Колхоз добрый, — сказал он, беря за узду вороного, — накормим и напоим. А то иной раз приезжают такие, что жалко и клок сена дать. Все прибедняются, А я такого понятия, что сейчас прибедняться не следует, колхозы стали богатыми.
— Это верно, — согласился Кузьмич, думая про овес и не зная, сказать про него или пусть себе лежит, дома пригодится.
В конюшню сквозь продолговатые окна щедро вливался солнечный свет, теплыми бликами ложился на спины лошадей и на дощатый чисто выскобленный пол. Кузьмич внимательно присматривался ко всему. Такие же дощатые перегородки, такие же свежепобеленные стены. Среди сытых лошадей имелось несколько средней упитанности. Такие же были и у них в колхозе.
То, что у соседей не оказалось ничего такого, что удивило бы Савву Кузьмича, даже радовало его. В противном случае он чувствовал бы себя неловко, приниженно.
Когда конюх всыпал в стойло щедрую порцию овса и, как своих, ласково потрепал по челке одну, а затем другую лошадь, Кузьмич почувствовал, как что-то неприятное шевельнулось в сердце: «Ведь зря я скрыл овес, зря», — мысленно упрекнул он себя.
Приблизясь к нему, конюх сказал:
— Добрые лошади. Кто у вас за старшего будет?
— Андреевич, Штанько.
— Опанас Андреевич? Знаю! — веснушчатое лицо конюха загадочно и в то же время весело заулыбалось, карие глаза заблестели и превратились в щелочки.
— А платочек привез? — внезапно спросил он, приоткрывая один глаз и пронзая им Кузьмича, точно каленой иглой.
«Откуда ему знать о платке?» — озадаченно подумал тот, но не подал виду, а спросил с деланным недоумением на лице:
— О чем это вы?..
— Ну, ну, — добродушно протянул конюх, открывая и другой глаз. — Привез, не кройся. Про тот платочек вся область знает. В какой бы колхоз от вас ни приехали, платочек от Штанько всегда при кучере. Ну, подавай, подавай! — уже настоятельно потребовал конюх. — Проверочку устроим.
Савва Кузьмич, смущенный, нехотя потянулся в свой потайной карман.
Вскоре уже конюх подходил то к одной, то к другой лошади, тер платком их крутые спины. Кузьмич следовал за ним, и ему уже не терпелось поскорей уехать отсюда. В какое все же неловкое, конфузливое положение поставил его Опанас Андреевич!
Передавая платок Кузьмичу, конюх сказал:
— На, спрячь. Дома насмотришься. — И уже весело добавил: — А теперь пошли в мой кабинет.
«Кабинет» колхозного конюха помещался в конце конюшни, отгороженной от него каменной стеной. Пахло сыромятной кожей и дегтем. На крохотной плите шумел жестяной чайник. На стенах висела жирно смазанная сбруя. Савве Кузьмичу сразу же понравился порядок, и он постепенно начал забывать о платке.
Конюх оказался разговорчивым, добрым человеком. Следя за тем, чтобы в кружке, из которой пил гость, не убывал чай, он без умолку рассказывал о хозяйственных делах колхоза, о том, какая теперь у всех забота из-за одного колоска, граммом побольше обыкновенного, который вырастила Галина Бойко.
— Со стороны посмотришь, — говорил конюх, время от времени шумно прихлебывая из жестяной кружки, — посмотришь, ну
— Будет, Андреевич, будет! — убежденно вставил Савва Кузьмич и также задумался. — Я так разумею, — продолжал он, — что если уж весь народ пошел в наступление на этот грамм — не устоять ему.
— Вот уж что правда то правда! — воскликнул конюх. — Народ уже начал борьбу. Нет того дня, чтобы к нам в колхоз кто-нибудь не заехал. Со всех краев едут. Да и сама Галина Петровна всюду бывает. Вот и к вам поедет.
Конюх покосился на дверь, пододвинулся ближе к гостю и, словно опасаясь, что его могут подслушать, сказал шепотом:
— Золотая голова у нашего бригадира. Это без лишнего. Прошлым летом ученый из Киева приезжал. Посмотрел на опытное поле, а пшеничка на нем — в мой рост. И колос в мою ладонь. — Для убедительности он положил на стол свою огромную ладонь. — Полюбовался ученый таким богатством да и говорит: не вижу я здесь власти земли над человеком. Вы возделали землю, Галина Петровна, по-настоящему… И подал ей свою руку. Вот оно, какие чудеса происходят, Савва Кузьмич.
Они еще поговорили о разных делах, а когда пришло время поить лошадей, Кузьмич, поблагодарив хозяина за угощение и душевную беседу, стал собираться. Не успели они переступить порог, как где-то, в самом конце длинной конюшни, послышался лошадиный визг и гулкие удары копытами о дощатые стены. Конюх насторожился, лицо его сделалось строгим.
— Балуй! — крикнул он грозно и быстро зашагал к лошадям.
Савва Кузьмич не стал его ждать, вышел во двор, чтобы взять ведро, которое лежало у него в санях. Разгребая сено, он неожиданно нащупал мешок с овсом, и у него тотчас же созрело решение. Недолго думая, он подхватил мешок, внес его в конюшню и высыпал овес в закром, стоявший немного в стороне от двери.
Кузьмич уже поил лошадь, когда вернулся конюх.
— Жируют, — весело сказал он.
— Сыты, вот и жируют, — вставил Кузьмич и заметил, как от этих его слов на веснушчатом лице конюха расплылось самодовольство. Его улыбка как бы отразилась на лице самого Кузьмича. Он также был доволен, даже счастлив.
Пришла Галина Бойко. Она велела кучеру подъехать к хате-лаборатории. В сани вложили несколько снопиков пшеницы, ячменя, кукурузы. Любуясь тяжелыми усатыми колосьями, кучер спросил:
— Не замерзнут?
— Они у меня к нежностям не приучены.
Пока девушка усаживалась в сани, закутываясь в кожух, Савва Кузьмич любовался экспонатами и в то же время думал: как, однако, хорошо у него получилось с овсом. Случись по-иному, долго бы ему не знать ни сна ни покоя.
Солнце постепенно затягивалось редкими облачками, похожими на дымки, вьющиеся над трубами хат. Несколько пушистых снежинок упало на круп вороных, сани тронулись, ветерок сдул снежинки и закружил их в воздухе…