Ещё вчера…

Мельниченко Николай Трофимович

Послание 25-летним инженерам – сварщикам от МЕЛЬНИЧЕНКО Н. Т.

(подстрочный перевод с древнегреческого)

Простите, друзья, что сегодня Не смог я к вам прибыть: Кой-где в организьме зажало, А кой-где кой-что затвердело, В результате ослабло могучее некогда тело, Но разум, как будто, на месте, доселе кипящий… Хоть душа к вам стремится, Но без тела пока что не может. Хочется видеть вас всех повзрослевших наверно чрезмерно: Тот, кто высок был и тонок, глаза же имел голубые, Нынче – пониже, потолще и с карими вовсе глазами… Мысленно взор мой сдвигает такие короткие длинные годы… Кажется только вчера или утром сегодня Нашего Деда мудрейшим словам мы внимали, Чертили, любили, учили, гуляли, сдавали, Щедро и силы и время свои мы друзьям и врагам раздавали, И

скудные драхмы, добытые тяжким трудом пролетарским, Совсем не жалели на Киевской славной толкучке, Моднючие бобочки, лампы, динамики там закупая. Питались же мы колбасой, что так громко стреляла в жаровне, И презирали мы крабов нежнейших, Банок с которыми тыщи стояли на полках харчевен… Дайте же силу, о боги, воспеть всех друзей, Тогда молодых и душою и телом… Вот первородный староста – наш граф Яворский, Он – яростный борец за справедливость; Несправедлив он только был к Наташе ясноликой, Которая его потом за то окольцевала И обуздала нежною рукою. Вот Венгрин Толя – великан с душою детской, Но со шкалой по-мужски непомерно упругой; Пащенко длинный, спорщик упрямый; Серж – элегантный до женского полу; И Олифер, шелапут беззаботный, Всеми любим, кроме Девы, Сошедшей с Иконы… И богатырь Мусиенко, парень-рубаха, Именем редким Иван нареченный. Леин – трудяга, готовый придти всем на помощь, И Олифера пасущий, В длинных всех дылд безнадежно влюбленный… Владик Крыськов, мотоцикла владетель счастливый, Вдохновенный рассказчик о случаях с ним происшедших. В Ночь Новогоднюю ими замучивший нежную деву; Она же могла бы еще пригодиться, Поскольку еённая мама харчевню держала для бедных студентов. Троицкий Сева, своим рефератом о Зайце хлебнувшем, Боль поселявший в желудок, печенку и кишки от смеха… Сэр Гигиенков, задумчиво скромный, Хоть запоздало – но громко-смехучий, Гордо воспетый в стихах сладкозвучных Бардом великим Хлавновичем Леней, Званье Грузинского Князя присвоивших Сэру… Мауэр наш, величаво в атаку ходивший на сборах; Юра Вахнин, знавший все о спортсменах, И информацию ту отдававший охотно; Кандин суровый, оркестра и хора ревнивый властитель, Вечно на лекциях пьяный, Но в рот не берущий ни капли сивухи презренной… Боря Вайнштейн, деловито согбенный; Оригинал Колиснык, что гортранспорт пешком обгоняет; Феликс кудрявый со страстной в лазурных глазах поволокой; Лазарь активный и бодрый, отличник бессменный… И Шовкопляс Михаил, наш вояка бывалый, Вдрызг разгромивший другого сержанта, ленивого духом и телом, Вместо атак нас водившего в леса прохладу. (Урок для себя я запомнил и сыну, надевшему лычки, поведал). Кто же здесь я среди личностей ярких и сильных? Майк многогранный, как Леин сказал? Прав он, возможно, но граней ставало все больше, А угол меж ними, который в науке следы оставляет, – тупился. Подруга сказала: со мной хорошо бы в разведку, К жизни нормальной же я непригоден… (Правда и это: всю жизнь я в разведке, Награды и званья в штабах затерялись за линией фронта)… В ярком созвездии девушек наших Каждую вижу отдельно: Томную Римму, добрую Клару и верную Озику Полю. И ясноглазую фею Наташу, Полную веры в людей, доброты и наивности милой, Ту, что сплотила мужчин всех железных, А самого-самого мужем назвала… Но хватит: мой косный язык За беглою мыслью угнаться не в силах, Хотя подражает Великому Старцу Гомеру. И только лишь Леня Хлавнович великий Мог бы в кратких и ярких стихах передать Невнятные импульсы – нашей души бормотанье… В речи моей, к сожаленью, нет краткости сильной, Что характерна для нашего Деда: "Жулье от науки" и "глупо-тупой" – Эти слова, например, суть человека саму обнажали, Покровы срывая. Павлова ярости нет, что твердил про свинец в одном месте, Что инженеру нужней, чем таланты, И про артели "Свисток сентября" На Куреневке, куда мы толпою как будто стремились… В памяти мудрый Сахненко всплывает, Нам объявивший, что Гровера шайбу Наш русский товарищ открыл – Крестьянин Максим Козолупов, Хитрый же немец похитил бессмертную шайбу И имя свое ей присвоил навечно… И Кореняко седой, отчетливо нам разъяснивший, Что ложка – не есть механизм и машина; Ученый марксист, себя барсуком объявивший, И врач физкультурный, Про возможности женщин красивых твердивший… И общежитие наше – не пристань, а море, Где плавали мы, молодые дельфины. Киев цветущий и Днепр благодатный; Белоцерковского жар танкодрома, Где мы пехотную лямку тянули, И, окопавшись в песке раскаленном, Пели про страсть и про негу, Которыми взор ее блещет; И интегралов упрямых ночные решения; И на чертежных листах наслоения Наивности, пота и – взлет озарения… И в океане лазурном рывок парашюта целебный, И Гмыри концерты, и споры о жизни… В мощных динамиках старшего Лещенки стон Про Татьяну и дни золотые… Прошедшей весны возвратить он не мог, Мы же знали: весна бесконечна… Мы

старыми стали. Иные заботы нас гложут. Весна возвращается только лишь в детях… Но мы еще живы! И помним все это! И юность прошедшая все же бессмертна!

1954+25=1979 г. NTM г. Ленинград.

Я дожил и до полувекового юбилея нашего выпуска. Предыдущий выпуск сварщиков, в котором учился ЦВ (Цезарий Шабан), – пытался собраться. У нас же – никаких сигналов не было: "наш голос глуше, глуше…". Много ребят уже ушло, а главное – нет у нас уже общей Родины, наша Украина стала самостийной державой, где не очень жалуют москалей, каковыми стали сейчас многие из нашего выпуска, в том числе – и я. С оказией, – внуком Лени Колосовского, отправил письмо и свою книгу на кафедру сварки КПИ и Яворским. Нет ответа…

12. ЛЕНИНГРАД

С чистого листа.

За далекою Нарвской заставой

парень живет молодой…

Конец августа 1954 года. Все осталось позади: Деребчин, Киев, институт, неласковое расставание с "малявкой", короткие последние каникулы, называемые уже отпуском, прощание с мамой и Тамилой. Из Киева, забрав измененные путевки, мы с Поповым отправляемся в Ленинград. Я – свободный, как муха, молодой инженер прибыл в бывшую столицу бывшей Российской Империи для трудовых подвигов и завоевания своего места под солнцем…

В наших путевках указано место работы – Всесоюзный проектно-технологический институт Министерства судостроительной промышленности. Адреса нет. Горсправка на Витебском вокзале его не дает, отправляет в некую контору. В конторе без вывески тщательно проверяют документы и сообщают адрес на Расстанной улице. Добираемся туда. Оказывается, – не туда: это тоже ВПТИ, только Минтяжмаша. Там, тоже проверив документы, посылают к Нарвским воротам на улицу Промышленную 7. Добираемся и туда, осматриваем Нарвские ворота, огибаем фабрику-кухню и Кировский универмаг. Вот и указанный номер. Никакой вывески нет, в проходной – вооруженная охрана. В бюро пропусков куда-то долго названивают, затем выписывают разовый пропуск. С сопровождающей – юной девчушкой – входим внутрь огороженного глухим высоким забором пространства. Там, оказывается, расположено несколько зданий и цехов. От девчушки запросто получаем важные секретные сведения: наш ВПТИ размещается на территории некоего п/я – "почтового ящика" – ЦНИИ технологии судостроения. Находим наше начальство, представляемся. Короткие беседы, оформление пропусков и заявки на общежитие. Едем в Автово, на Ждановский завод. Там нас направляют в общежитие судостроителей, находящееся на улице Григоровской. Находим Григоровскую (позже она каким-то образом слилась с перпендикулярной улицей Гладкова). С удивлением рассматриваем проходную, из которой вышли час назад. Наше общежитие находится в 50 метрах от проходной нашей фирмы!

Общежитие размещено в двухэтажном домике с одним подъездом, с желтыми оштукатуренными стенами и небольшими окнами – почти как в сельской хате. Позже я увидел в Ленинграде несколько улиц и отдельных скоплений, заполненных такими домиками, иногда – трехэтажными. Эти домики, оказывается, строили пленные немецкие солдаты, чтобы частично искупить вину за порушенные во время войны.

Меня поселяют на первом этаже в типичной двухкомнатной квартире с кухней и ванной, снабженной газовой колонкой. "Уплотняют" старожилов нашей квартиры. Теперь в ней будут жить шесть человек: двое в маленькой комнате, и четверо – в большой. Старожилы воспринимают уплотнение спокойно: шестого отселили совсем недавно. Попова поселяют на втором этаже; там общежитие размещается в трехкомнатной квартире. Металлические кровати с постельными принадлежностями мы перетаскиваем с соседнего домика, где находится склад коменданта, точнее – комендантши. Начинаем жить.

Вечером, когда все собираются, организую небольшой "междусобойчик" по случаю вселения и начала трудовой деятельности. Выставленная полбанка с нехитрой, вполне студенческой, закусью реализуется мгновенно. Плавно вхожу в общество (теперь бы сказали – "в плотные слои атмосферы").

Знакомлюсь со старожилами. Самый старший – ему около 30 – Алик Вейцман – математик, работает конструктором-расчетчиком в КБ на Кировском заводе. Олег, Иван с младшим братом и Михаил трудятся на Ждановском – рабочими или бригадирами. Общество у меня совсем простецкое: все "лимитчики", приехавшие из деревень и городишек для подъема ленинградской промышленности. Иван вытащил брата из псковской деревни совсем недавно. Несколько особняком держится Алик Вейцман: он старше, он – элита, пролетариев воспринимает с легким юмором. Мое появление он воспринимает с радостью: по идее (теперь – "по умолчанию") я тоже уже принадлежу к "белым воротничкам".

На следующий день 25 августа 1954 года мы с Поповым начинаем первый в своей жизни трудовой день в должности инженеров. Получили рабочие места: стулья и столики в большой комнате с такими же столами и "столоначальниками". Это механосборочный отдел. Его начальник Иван Кузьмич Дагаев внимательно присматривается к нам, мы присматриваемся к своему начальству. Первые впечатления у меня весьма положительные. Дагаев – среднего роста, средней комплекции мужик лет 45, что по нашим понятиям где-то на пороге пенсии. Говорит он немного, больше слушает, на первый взгляд – обычный технический сухарь. Выдают чуть прищуренные глаза: они очень внимательные, быстрые и насмешливые. Да и речь, пожалуй, для технического сухаря слишком образная.

– Это, мой юный друг, бульбонос, – объясняет мне задание Дагаев, разворачивая чертежи. – Он нужен, чтобы корабль лучше бегал и не расходовал силы на красивый бурун. Наши умельцы не могут отлить его целиком: они верят, что мы его сварим. И сварим так, что он лопнет позже, чем они вернутся из первого рейса. Вот и сварите его, пока – на бумаге…

Бульбонос – форштевень, разрезающий воду нос корабля, с огромной полусферой – бульбой в подводной части. Смотрю на сборочном чертеже его размеры и поеживаюсь. Вес (правильно: масса) – десятки тонн. Таким он будет после сварки. А вот чертежи заготовок, их несколько штук. Как и чем варить – не знаю. Надо также учесть, что сам бульбонос будет сварен с корпусом, что создаст дополнительные напряжения. Вникаю в марку стали, размеры, конфигурацию: начинаю трудиться, "загружать подсознание"… Какие-то решения придут позже, в самое неожиданное время и в любом месте. Предварительно продумываю формы и конструкцию необходимой оснастки, – приспособлений, позволяющих выдержать после сварки заданную чертежом геометрию. Работаю, не отрываясь, несколько часов до обеда. Дагаева уже нет. С предварительными набросками – планом работ и эскизами – иду к Нарскому, заместителю Дагаева по сварке. Нарский (имя-отчество я запамятовал) – гораздо старше, худощавый с седыми колечками волос над морщинистым лицом. Его фамилия мне знакома по каким-то публикациям в сварочной литературе. Нарский бегло просматривает мой план и эскизы и затем с удивлением рассматривает меня.

– Ты что сдурел, сынок? Это же работа целого конструкторского бюро на несколько месяцев! Если мы все это будем делать, то останемся с тобой без куска хлеба! Там на заводе столько бездельников, всяких конструкторских и технологических бюро, – это их прямая работа! По договору мы даем заводу только общую технологию, а дальше – пускай сами разбираются! Технологий, которые мы должны дать в срок – великая уйма, а ты собираешься сидеть только на одной целый год!

Нарский добывает для наглядности пачку технологий, выполненных предыдущими поколениями инженеров ВПТИ для различных заводов. На двух – трех листках с фирменными лейблами и графами основное место занимают: номер и дата договора, шифры, номера и характеристики свариваемых деталей. В очень скупой технологии есть только: вид сварки, марки электродов, последовательность операций, термообработка (до и после сварки), методы контроля. Все! Далее куча подписей начальства нашего и заводского, а также скромная подпись "разработчик технологии.