Есенин глазами женщин

Коллектив авторов

Я, кстати, и Есенину, и Кусикову дала понять, что «враг» сам спит и видит помириться – но не хочет сделать первый шаг. И тому, и другому сказала: «Кто из вас умней, тот первый протянет руку вчерашнему врагу…»

Сцену их примирения я не видела. Мне было рассказано, что «враги» одновременно протянули друг другу руки.

Воображаемую обиду простить не трудно. Другое дело – обида, наносимая намеренно, обдуманно. Такую Есенин не прощал.

Лима Савахвани

Разговор этот шел у нас в моей комнате в Хлебном – в апреле или мае двадцатого года.

– Кстати, – говорю я, –

мне давно хотелось у вас спросить: кто такой «Лима Савахвани»?

– То есть как это «кто»? – вскинулся Сергей. – Это же… Но вам стыдно не понять. Ведь это по-еврейски.

– По-древнееврейски, что ли? Ну, девочек древнееврейскому не очень-то учили. Хотя мне как раз повезло. Я знакомилась в подлиннике с Ветхим Заветом… Прочла все «Пятикнижие», «Пророков», «Книги царств»… Да и Бялика кое-что. И все же мне невдомек.

Есенин поясняет:

– Это слова Иисуса. На кресте. Перед самым концом. «Боже мой! Боже мой! Зачем ты оставил меня?»

Я призадумалась. Мысленно перевела на язык Библии – с учетом более научного «испанского» произношения (меня-то учили «немецкому»).

– Должно бы звучать так: «Эли, эли, лама савахвани». Если в глубокой древности… А как в первом веке, при Христе, не знаю… Может, и по-вашему.

Есенин:

– Но мне запомнилось именно так: «Лима савахвани».

Я соображаю, что до русских легенда о Христе (как тогда говорилось) должна была дойти через греческий перевод: что в слове «савахвани» звучало не взрывное «т», а межзубный спирант, – и смилостивилась:

– Можете поставить не «т», а бывшую фиту. Вот когда пожалеешь, что она, голубушка, изгнана вместе с ятем да ижицей! Но вы на меня одну не полагайтесь – тут нужен хороший знаток. Библия, – поясняю, – писалась веками. В первом веке Иудея говорила, кажется, на арамейском. Но как раз в Галилее сохранялся древнееврейский язык, а в быту ходил еще и греческий.

Почему-то Сергей не почел нужным объяснить мне, что никакой знаток тут не был нужен: предсмертные слова Христа приводятся – в русском начертании – Евангелием от Матфея. Или и сам не знал?

– Хорошо, поставите, скажем, «ф», но главная-то беда в ударениях! Они все на конце – кроме «лима». Очень жаль, такие чудные строки!

Пожалуй, надо пояснить: этим двустишием заканчивается стихотворение «Проплясал, проплакал дождь весенний». В первой публикации (да и позже!) печаталось так: «Или, Или, Лима Савахвани» – почему я и подумала, что два последних слова – чье-то имя.

Сегодня я знаю: ударения и впрямь на конце. Вся фраза дана на арамейском – значит, правильно именно «лима», а не «лама». Любопытно, что Георгий Шенгели – явно в пику Есенину – вставил эти слова, но уже с правильными ударениями, в одно из своих стихотворений. А Есенин в ближайшей публикации – в «Преображении», 1921, – учтя мое замечание, использовал так-таки «бывшую фиту» (своя рука владыка!). Но почему-то в четырехтомнике (издание 1926 и 1927) снова возникло: «Или, Или, Лима Савахвани!». Что это – редакционная небрежность? Но мне подумалось: может быть, Есенин в таком прочтении услышал эти слова еще в детстве – от деревенского ли попика, от деда ли Титова? И они стали ему душевно дороги; и что ему тогда все доводы словесников! У него своя правда – правда поэта.

Ну а редакторы с их консультантами – лингвистами или историками – в дальнейшем пусть учтут: если уж «Или! Или!», то не «лама», как мы читаем в пятитомнике и шеститомнике Сергея Есенина, а по-арамейски же: «лима».

Соперница

Проходя

под аркой, ловлю в зеркале проводивший меня черный взгляд поэтессы Кати Э. В нем такая жгучая ревность и злоба, что на секунду мне стало страшно. Кажется, женщина рада бы убить меня взглядом! Но страх сразу оттеснила радостная мысль: ревность ее не напрасна, и у Сергея под «холодком» («я с холодком», – говорит он о себе) все же теплится ко мне живое чувство.

Мне двадцать, Кате, я думала, двадцать три. Она повыше меня, темные волосы и глаза, плакатно красивое, с правильными чертами лицо, полна, но статна. И на диво легкая и плавная походка. У такой павы отбить любимого, пожалуй, лестно для юной девчонки (по годам я не так уж юна – двадцать лет, но по опыту любовному еще совсем дитя).

Мы здороваемся. На смену убийственному взгляду – искусно наигранная не только любезная, но и вполне приветливая улыбка. (Учись, Надя: вот как можно и нужно владеть собой! А знали бы вы, Катенька, как вас подвело зеркало…)

Через два-три дня, когда Есенин выходил со мной из СОПО, собираясь меня проводить, Катя Э. решительно и требовательно к нему подошла. Сергей просит меня не обижаться – «завтра все объясню!» – и усаживает соперницу мою в пролетку.

Обиделась ли я? Нет! Я уже знаю, что той не двадцать три, а тридцать два. И в своем девическом неведении воображаю, что к зрелой женщине мне нечего ревновать Сергея. Тем более, что она… лишь предшественница. Я, точно девочка-подросток, полагаю, что настоящее чувство, одухотворенное, возможно только у молодых, с Катей же Сергея может связывать только то, что зовется физической близостью.

Мне вспомнилась недавняя беседа, проведенная в военном госпитале с санитарками и прочим женским персоналом агитаторшей из женотдела, – беседа о свободной любви, как ее понимает партия. Пожалуй, не лишним будет привести ее здесь – как характерную черту того времени.

…Не путать свободу любви с развратом! Ищешь свободы для себя – так уважай и чужую свободу. Но главное: во взаимоотношениях мужчины и женщины нужна прежде всего честность. Запретов нет – но будь честен и прям! Любовь не терпит уз! Насильно мил не будешь. Разлюбила, полюбила другого – честно объяви мужу: «Ухожу от тебя, наша связь была ошибкой». Услышала то же от мужа – не удерживай его, пусть с болью в душе, но отпусти! Можете менять мужей хоть каждый год, хоть каждые три месяца – но все делайте открыто, по-честному! Не живите сразу с двумя. Вот это уже разврат! В ретивом своем красноречии докладчица договорилась – мне не поверят, но это было так, – договорилась до того, что мужей можно менять «хоть каждый месяц, хоть каждые две недели» – с непременным, однако, условием «честного признания» и… «не жить с двумя одновременно». Любопытно, что слово «ребенок» ни разу не было упомянуто, и о детях у поборницы «свободной любви» вопрос не возникал.

На другое утро, когда я шла в госпиталь (напомню, я работала там библиотекаршей), меня нагнала санитарка Дуся, женщина лет тридцати (лукавая улыбка и чертики в глазах), спрашивает:

– Надя, скажи, ты гуляешь?

Я делаю вид, что не так поняла. Где уж мне гулять и когда! Я, мол, и у них работаю, и в университете учусь, да еще выкраиваю время, чтобы стихи писать!

– А я гуляю! – лихо объявляет Дуся. – А скажи, что вчера эта баба из женотдела толковала, чтобы не жить с двумя сразу? Это как же с двумя-то? Ложиться втроем в постель? Женщине с двумя мужиками?