Есенин и Айседора Дункан
Шрифт:
Я не искала с ним встреч, а полностью погрузилась в работу, тем более, что дела в школе шли неважно. С детьми мы разучивали ирландскую джигу. На один из концертов пришел Есенин. Илья Ильич потом рассказал мне, что он появился за кулисами в момент, когда я танцевала «Славянский марш». Он увидал, что Есенин рвется на сцену, а его держат под локти два милиционера. Он вырывался и, ударяя себя кулаком в грудь, то и дело повторял:
– Я Дункан! Оставьте меня! Я Дункан!
Илья Ильич подошел к ним.
– Это к вам? – спросили его стражи порядка.
– Да-да, это со мной, – поспешил спасти он Есенина.
– Илья
– Знаю, знаю! Тише! «Славянский марш!»
– Я хочу посмотреть на нее!
– Хорошо, но обещайте, что будете стоять тихо!
Он провел Есенина к первой кулисе. Через несколько секунд Сергей не выдержал и начал громко шептать:
– Изадо-о-о-ра! Изадо-о-о-ра!
Я ничего этого не слышала. Я танцевала с упоением и, забыв обо всем – о своей несчастной любви и о нем. Зал грохотал. Аплодисменты оглушали. Я была счастлива, и по лицу моему текли слезы. Откланявшись, с огромными охапками букетов, я пошла за кулисы. И вдруг увидела Есенина. Золотистые волосы и два блестящих ярко-синих глаза. Мне казалось, что я вышла из темноты на яркий солнечный свет. Меня залила всеобъемлющая нежность.
– O-o-o, darling! – вырвался у меня дрожащий вздох.
Я бросилась обнимать его и обвила руками его шею. Он был такой родной, такой мой. Я уткнулась ему в плечо, а он принялся целовать мои руки.
– Sergej! Angel moj! Zhizn moja!
Раньше мне казалось, что я обижена на него, но теперь, увидев Есенина перед собою, я поняла, что ошибалась. Я любила его еще больше, чем прежде, и никакие его выходки не могли этого изменить. Мой ангел снова был со мной – и это все, чего я хотела в этой жизни.
– Sergey, ehat’ kushe! Kushe! Prechistenka!
Он поспешно и радостно закивал.
– Только пусть Катя тоже поедет с нами!
Я насторожилась – что это за Катя еще, но он тут же заторопился пояснить:
– Изадора, систра! Катя – систра!
– Ah, sistra! Khorosho! Sistra! Ehat’, ehat’!
Схватив меня за руку, он крепко сжал ее и с горячностью затараторил:
– Знаешь, Катя – гений! Как Шаляпин! Как Дузе! Она так поет! Рязанские песни! Мои любимые песни, Изадора! Чудо! Ты должна послушать!
Катя стояла рядом и ничуть не смущалась. Немного похожая на брата, но с темно-русыми волосами. Мне показалось, что она смотрела на меня с небольшим презрением.
Мы поехали на Пречистенку. Компания, как и всегда, собралась большая. Есенин был в возбуждении.
– Спой, Катя! – требовал он.
Катя запела какую-то тоскливую и красивую песню. У нее был приятный высокий голос. Все аплодировали. Больше петь Катя не стала. Было видно, что ей здесь неуютно. Есенин сидел в каком-то раздумье. Он молчал, прикрыв глаза рукой. «Что с ним? – тревожно подумала я. – Опять тоска? Но здесь же он дома! Что же случилось?» Я тихонько подошла к нему и, наклонившись, прошептала:
– Sergej, njet pit’! Stop!
В следующее мгновение он резко вскочил, как пружина, ударил кулаком по столу и отошел в сторону. Я не знала, что делать дальше и стояла в недоумении. Неужели опять будет скандал?
– Старая шлюха, ты достала меня!
– Sergey, ja tebja ljublju! – попыталась я его успокоить привычной фразой. Мне было неловко перед Катей.
– Ты меня любишь?! Ты меня любишь?! Да знаешь ли ты, что я как
Он победоносно смотрел на меня. Затем его взгляд вдруг остановился на стеклянной полке, где стоял его бюст, вырезанный Коненковым из дерева. Он вдруг бросился и пододвинул стул, взобрался на него и потянулся за скульптурой. С трудом достав бюст, Сергей спустился на пол. В комнате царила мертвая тишина. Все стояли в оцепенении. Он обвел нас тяжелым ненавидящим взглядом и ушел, хлопнув с оглушительным треском дверью. За ним, не попрощавшись со мной, выбежала Катя.
Некоторое мгновение я стояла в каком-то оцепенении. Потом, спохватившись, бросилась за Сергеем в коридор. Но его там не было. Илья Ильич побежал проверить, заперта ли входная дверь – да, закрыта на ключ. Шнейдер зашел в детскую столовую. Я услышала его удивленный возглас. Подойдя к нему, я поняла, почему он вскрикнул: одно окно было открыто – Есенин шагнул на улицу прямо из окна. Больше я его не видела никогда.
Я еще оставалась в Москве какое-то время, и до меня регулярно доносились вести, что у Есенина крупные неприятности, что из-за стихов, которые он написал про заграницу, началась его травля, что он порвал со своими единомышленниками-поэтами, что он ведет беспорядочную жизнь, полную случайных связей, что он пьянствует и редко бывает трезвым, и наконец, что он попал в клинику для душевнобольных.
Каждый такой слух или известие были для меня ударом в самое сердце. Мне все еще казалось, что я могу спасти его, но он не хотел, чтобы его спасали и, тем более, чтобы его спасительницей стала я. Мне пришлось признать свое очередное поражение в любви, как это ни печально. Я бывала счастлива, но счастье мое всегда обрывалось и ускользало из рук…
Зимой мне удалось увидеть ту, которой он посвятил свои стихи, бросив меня.
31 декабря 1923 года я позвонила актрисе Лизе Александровой и пригласила их с Соколовым на Пречистенку. Она сказала, что нет, они не смогут, потому что не одни, у них Миклашевская. Я оживилась. Я помнила это имя, и когда Лиза пригласила меня приехать к ним, сразу же, не раздумывая ни секунды, согласилась.
Были еще и Мариенгоф со своей невзрачной некрасивой женой. Я вошла и сразу же выцепила соперницу взглядом. Она была довольна красива, хотя ее взгляд – тяжелый, исподлобья – мне не понравился. Мне виделось, что она должна быть много моложе, но нет… Я бы дала ей лет тридцать.
Я поздоровалась со всеми, а ей вместо приветствия заносчиво сказала:
– Ti otnyat' mush u menja!
Повисла неловкая пауза, но мне было плевать. Я смотрела на Миклашевскую во все глаза, пытаясь понять, что же в ней есть такого, чего нет у меня, и почему Сергей посвятил ей такие нежные романтичные стихи…
Она вопросительно смотрела на меня, когда я, особо не церемонясь, села подле нее и стала рассматривать.
– Krasif? Nu, njet! Ne ochen, – покачала я головой.
– Nos krasif? Moj nos tozhe krasif, – я презрительно усмехнулась. – Prihodit’ na chai! Ja polozhit’ v chashku jad! Jad polozhit’ tebe!