Есенин и Айседора Дункан

Тер-Газарян Ольга

Брак с Толстой начинает поэта тяготить – все, о чем он мечтал «идет прахом». Ему снова хочется сбежать куда-нибудь. Он часто не ночует дома. В одну из ночей Толстая узнала, что он изменил ей. Есенин много пьет и иногда исчезает на несколько дней. Так, в июле Толстая записала в своем календаре:

«18 июля. Суббота. Одна.

19 июля. Воскресенье. Дура.

20 июля. Понедельник. Дура.

21 июля. Вторник. Дура.

22 июля. Среда. Дура.

23 июля.

Четверг. Дура.

24 июля. Пятница. Совсем сумасшедшая.

Пять дней ничего не соображала».

В июле молодые уехали в Мардакяны – пригород Баку. Первые дни отдыха прошли замечательно, но затем Есенин снова взялся за старое. Толстая в письме Наседкину писала: «Изредка, даже очень редко Сергей брал хвост в зубы и скакал в Баку, где день или два ходил на голове, а потом возвращался в Мардакяны зализывать раны. А я в эти дни, конечно, лезла на все стены нашей дачи, и даже на очень высокие. Как Сергей себя чувствует душой и телом, очень мне трудно сказать. Выглядит он, кажется, немножко лучше. А вообще он квеленький и у меня за него сердце болит, болит».

В один из дней Толстой пришлось вызволять Есенина из милицейского участка: он шел пьяный по улице и ухватил какую-то собачонку, заявив ее владелице, что пойдет с ней гулять. Возмущенная женщина подняла визг – сбежались зеваки и милиционеры, а Есенина, брыкающегося и матерящегося, доставили в камеру. Через день благодаря знакомствам и связям его выпустили. Все эти выходки не мешали поэту плодотворно работать. В начале сентября он получил телеграмму о необходимости ускорить работу над рукописями для готовящегося «Собрания сочинений», и тут же принял решение уехать.

Есенин и Толстая возвращаются в Москву. 18 сентября состоялось их бракосочетание. Регистрация прошла обыденно – друзей не приглашали. Печать в документах никак не повлияла на течение семейной жизни Есенина и Толстой: он все также уходил в запои, а в перерывах много работал. По свидетельствам сестры поэта, он стал крайне раздражителен и часто срывался на Толстой. Есенина бесила нехозяйственность Софьи – в доме подчас не было чистых носовых платков и починенных носков. И хотя Толстая помогала ему в работе, он все чаще и чаще стал груб с ней и чаще уходил из дома. Однажды он обратился к Бениславской, чтобы та нашла ему комнату и он съехал с квартиры в Померанцевом переулке, уже даже был внесен задаток, но Толстая, узнав об этом, уговорила поэта не уезжать.

Несчастливая семейная жизнь накладывалась и на неудачи в работе – Есенина очень огорчало и мучило, что критики его произведений не замечали – за полгода на «Анну Снегину» не появилось ни одной рецензии! Он решает издавать собственный литературный журнал, Софья его в этом всячески поддерживает.

Участившиеся запои, когда Есенин бывал трезвым по 3–4 дня в неделю, вынудили Толстую поговорить с ним о возможном лечении. Ему предлагалось несколько вариантов отдыха в санатории, но поэт отказывался.

Его здоровьем уже заинтересовались и советские власти. В конце октября с письмом к Ф. Э. Дзержинскому обратился Х. Г. Раковский, только что назначенный Послом России во Франции:

«Дорогой Феликс Эдмундович! Прошу Вас оказать нам содействие – Воронскому и мне, чтобы спасти жизнь известного поэта Есенина – несомненно, самого талантливого в нашем Союзе. Он находится в очень развитой стадии туберкулеза (захвачены оба легкие, температура по вечерам и пр.). Найти куда его послать на лечение нетрудно. Ему уже предоставлено было место в Надеждинском санатории под Москвой, но несчастье в том, что он вследствие своего хулиганского характера и пьянства не поддается никакому врачебному

взаимодействию. Мы решили, что единственное еще оставшееся средство заставить его лечиться – это Вы. Пригласите его к себе, проберите хорошенько и отправьте вместе с ним в санаториум товарища из ГПУ, который не давал бы ему пьянствовать. Жаль парня, жаль его таланта, молодости. Он много еще мог дать не только благодаря своим необыкновенным дарованиям, но и потому, что, будучи сам крестьянином, хорошо знает крестьянскую среду.

Х. Раковский».

Получив письмо 25 октября 1925 года, Ф. Э. Дзержинский передал его секретарю с резолюцией:

«г. Герсону. М. б. Вы могли бы заняться.

Ф. Д.».

Секретарь стал искать Есенина, но не смог найти.

29 октября 1925 года Есенина вызвали в 48-е отделение милиции Москвы, где он давал показания о происшедших событиях в поезде 6 сентября 1925 года, когда он возвращался из Баку в Москву и в нетрезвом виде устроил скандал, чуть не подравшись с дипкурьером А. Рога. Поэт дал подписку о явке в суд по первому требованию. Он попытался уладить это дело, обратившись за помощью к наркому А. В. Луначарскому и другим авторитетным друзьям, но ничего не помогло. Толстая предложила Есенину лечь в больницу, так как лиц, находившихся на лечении, не имели права судить. 26 ноября 1925 года поэт оказался в клинике Московского университета под наблюдением профессора П. Б. Ганнушкина. Есенин все чаще просит Толстую не навещать его, а в декабре заводит речь о разводе.

14 декабря Есенин выбрался из клиники на один день. Между ним и Софьей произошел очередной неприятный разговор, после чего Толстая передала ему в клинику записку: «Сергей, ты можешь быть совсем спокоен. Моя надежда исчезла. Я не приду к тебе. Мне без тебя очень плохо, но тебе без меня лучше. Соня».

21 декабря 1925 года Есенин покинул клинику, аннулировал в Госиздате все доверенности и простился с друзьями. В эти же дни он зашел и к своей первой жене – Анне Изрядновой. На ее вопрос: «Что? Почему?» ответил: «Смываюсь, уезжаю, чувствую себя плохо, наверное, умру». Навестил и простился с детьми от Зинаиды Райх.

23 декабря Есенин уехал в Ленинград с намерением начать новую жизнь там. Своему ученику Эрлиху он послал телеграмму с просьбой найти комнаты, сам же остановился в гостинице «Англетер».

Через пять дней, 28 декабря, утром, в номере отеля Есенин был найден повесившимся на трубе парового отопления. Через все лицо его проходил страшный багровый след – вероятно, след от трубы. Многие очевидцы утверждали, что правая рука поэта была неестественно скрюченной, как будто бы он хотел освободиться от петли. Все это наводило некоторых современников на версию об убийстве поэта и инсценировке самоубийства.

Накануне Есенин передал Эрлиху стихотворение, написанное собственной кровью:

До свиданья, друг мой, до свиданья.Милый мой, ты у меня в груди.Предназначенное расставаньеОбещает встречу впереди.До свиданья, друг мой, без руки, без слова,Не грусти и не печаль бровей, —В этой жизни умереть не ново,Но и жить, конечно, не новей.