Есенин. Путь и беспутье
Шрифт:
Толстая если и поминается в их переписке, то между прочим, как бы вместо извинения за нехорошую записку: «Позвоните Толстой, что я ее помню», или «Галя! Дайте Мурану ночлег у Богомильских, у Аксельродов или у В. Иванова… Муран – мой бакинский друг. Угостите его на славу. Вплоть до гармонистов. Позовите Толстую. Он через 7 дней едет обратно. Пишите и шлите все, что есть нового… Я еду Абас-Туман. Целую».
Поездка в Персию, как мы уже знаем, не состоялась. Есенин возвращается в Москву вместе с родственником Петра Чагина и перед отъездом дает телеграмму, естественно, все той же Бениславской. Дескать, встречайте, «справясь»
Бакинский поезд прибыл в Москву 28 мая, а уже 16 июня С. А. отсылает в Константиново, где у родителей в почти достроенной новой избе гостили сестры, уже известное нам письмо: женюсь, мол, на Толстой и уезжаю с нею в Крым.
Для Есенина пушкинский Крым – земля неизвестная и заманчивая, а вот графинюшку в Крым не заманишь: «коктебелями» сыта по горло. Не сильно прельщает ее и обещание Чагина «наладить» им либо Боржоми, либо Цагвери (то еще захолустье). Ей в качестве свадебного турне заграницу подавай. Чем она хуже Айседоры? Есенин за границу не хочет. Софья Андреевна не сдается и для пользы дела берет бразды правления в свои крепкие толстовские руки. Уже 4 июля Чагин, по ее настоянию, отправляет в соответствующие инстанции одновременно два письма. Первое тов. И. М. Варейкису: «Дружище Иосиф, очень прошу тебя условиться с тов. С. А. Толстой, женой С. Есенина, о его поездке за границу на лечение», второе тов. П. А. Бляхину: «Дорогой Павел Андреевич, прошу устроить поездку С. Есенину за границу на лечение, мы об этом говорили и условились с Иосифом во время моего пребывания в Москве (то есть еще в июне. – А. М .). Переговоры и условия по этому поводу с С. А. Толстой, женой Сергея».
Есенин, в шоке от такой перспективы, удирает в Константиново, а вернувшись, пишет своему тифлисскому приятелю Н. К. Вержбицкому: «Милый друг мой Коля! Все, на что я надеялся, о чем мечтал, идет прахом. Семейная жизнь не клеится, хочу бежать. Куда? На Кавказ!»
Испуганная Софья Андреевна от мечты о заграничных курортах отказалась, согласившись обменять Крым на Баку. Тем более что и «мамашка» не устает напоминать: какая заграница, квартира уходит, надо заплатить вперед, за все летние месяцы… И скорее, скорее расписывайтесь…
Не думаю, чтобы будущая теща снизошла до столь щекотливых разговоров с самим Есениным. Скорее всего, переговоры на сей счет велись через Сонюшку, но та до отъезда на Кавказ от взрывоопасной миссии уклонялась. При всем своем легкомыслии, понимала: Сергей не должен знать, что скрывается за легкостью, с какой Ольга Константиновна согласилась прописать неприятного ей зятя. Процитированное чуть выше письмо в Баку – а оно не могло пройти мимо него, – Есенина наверняка насторожило, но, казалось бы, неизбежного взрыва не последовало. То ли, по обыкновению, «сузил глаза» – чтобы вдруг «не увидеть хужева». То ли и сам понимал: в сложившейся ситуации виноват он, и только он. Зачем было таскаться по редакциям и всюду представлять Соню как свою невесту? Ни Ольга Константиновна, ни ее родственники на афишировании предстоящего мезальянса не настаивали. Наоборот! Боялись огласки, боялись, что выяснится: брак Есенина с Дункан не расторгнут. Правда, штамп о регистрации остался в загранпаспорте, однако свидетели церемонии легендарного бракосочетания и живы, и здравы, и если кто-нибудь из них…
Толстые так торопились с регистрацией в ЗАГСе, подгоняемые страхом перед всемогуществом
Коль гореть, так уж гореть сгорая,
И недаром в липовую цветь
Вынул я кольцо у попугая —
Знак того, что вместе нам сгореть.
Липы уже отцвели, но цыгане, старик-шарманщик и девчушка с попугаем, стояли на прежнем месте. Здесь, у старика с попугаем, сбежавшего от невесты Есенина и увидела Софья Виноградская, квартирная соседка Галины Бениславской:
«Было лето 1925 года. Он уезжал на Кавказ. Лицо его было скомканное, он часто поглаживал волосы, и большая внутренняя боль глядела из глаз его.
– Сергей Александрович, что с вами, отчего вы такой?
– Да, знаете, живу с нелюбимой.
– Зачем же вы женились?
– Ну-у-у! Зачем? Да назло. Вышло так. Ушел я от Гали, а идти некуда. Грустно было, а мне навстречу также грустно шарманка запела… И попугай на шарманке. Подошел я, погадал, а попугай мне кольцо вытащил. Я и подумал. Раз кольцо вытащил, значит, жениться надо. И пошел я, отдал кольцо и женился».
«Живу с нелюбимой…» Бениславская, правда, в злую минуту, выразилась еще «круче»: Толстая, мол, была «противна С. А.», и что женился не назло ей, Галине, а по расчету: «Погнался за именем Толстой… Не любит, а женился… Спать с женщиной, которая противна ему, из-за фамилии и квартиры… ведь он такая же блядь».
Но это, увы, тот самый случай, про какой у Есенина же сказано: «Если тронешь страсти в человеке, то, конечно, правды не найдешь», по крайней мере, настоящей правды. Если Софья Андреевна и в самом деле была так уж противна, Есенин вряд ли бы повез ее на «смотрины» в Баку.
Считается, что к Софье Толстой, кроме баллады о медном кольце, относится и стихотворение «Вижу сон. Дорога черная…» На мой же взгляд, их отношения куда точнее и выразительнее рисует знаменитый – в духе жестокого городского романса – триптих, созданный в ноябре-декабре 1925 года. Он вполне соответствует тому образу, который запечатлел Корней Чуковский в коктебельском дневнике:
30 ноября 1925 года
Подруга охладевших лет,
Не называй игру любовью,
Пусть лучше этот лунный свет
Ко мне струится к изголовью.
Пусть искаженные черты
Он обрисовывает смело, —
Ведь разлюбить не сможешь ты,
Как полюбить ты не сумела.
Любить лишь можно только раз.
Вот оттого ты мне чужая…
1 декабря 1925 года
Не гляди на меня с упреком,
Я презренья к тебе не таю,
Но люблю я твой взор с поволокой
И лукавую кротость твою.
Да, ты кажешься мне распростертой,
И, пожалуй, увидеть я рад,
Как лиса, притворившись мертвой,
Ловит воронов и воронят.
Ну и что же, лови, я не струшу.
Только как бы твой пыл не погас?
На мою охладевшую душу
Натыкались такие не раз.
4 декабря 1925 года
Ты меня не любишь, не жалеешь,
Разве я немного не красив?
Не смотря в лицо, от страсти млеешь,
Мне на плечи руки опустив.
Молодая, с чувственным оскалом,
Я с тобой не нежен и не груб.