Ёсико
Шрифт:
Говорил Уиллоуби мягко, с едва уловимым иностранным акцентом, как европейские аристократы в голливудских фильмах. Он был очень похож на актера Рональда Коулмэна. Осведомившись о своем друге, господине Капре, генерал спросил, хорошо ли я устроился в Токио. Я рассказал.
— А… отель «Континенталь»! — сказал он. — Непритязательный, как мне говорили, но вполне ничего, не так ли? А как насчет вашей работы? Она вам нравится?
Я сказал ему правду. Что печатать на машинке и стенографировать, конечно, для начала совсем неплохо, но я бы очень хотел быть вовлеченным во что-нибудь более захватывающее.
— И что же это может быть, позвольте задать вам столь дерзкий вопрос?
Я ответил, что хотел бы заниматься культурными контактами. Наверное,
— Держитесь подальше от культурных контактов, господин Вановен. И от всех этих разговоров, что мы якобы несем японцам демократию, господин Вановен. Quatsch,все это — quatsch, [31] уверяю вас! У них своя культура, древняя культура. А что нужно — и нужно не только здесь, смею добавить, — так это дисциплина и порядок. Мы должны быть с ними твердыми и честными… да, твердыми и честными! — Его рука тяжело опустилась на стол, будто давая деревянной поверхности хорошую затрещину. — Они все делают по-своему, вы понимаете? Индивидуализм и тому подобная чепуха для восточного разума не годятся! К сожалению, среди нас слишком много тех, чьи помыслы устремлены на создание всяческих неприятностей. Эти ловкие евреи из Нью-Йорка… они думают, что приедут сюда и сразу скажут нам, что делать. Что ж, я вам скажу, молодой человек: генералу от них ничего не надо, ничего! Да, иногда он бывает слишком добр. Он относится к азиатам, как к детям. Но вся эта революционная чепуха должна быть уничтожена на корню! Поэтому держитесь подальше от культуры, Вановен. Это для евреев и коммунистов. У азиатов своя собственная культура, культура воинов. Для нас будет лучше, если мы будем учиться у них, чем импортировать всякую еврейскую дрянь из Америки.
31
Вздор (нем.).
Я вел себя как всегда, когда начинали говорить о евреях. Тупо смотрел в никуда и старался перевести разговор на другую тему. Мой отец был из еврейской семьи, хотя от еврейства в нем осталась лишь неизменная раздражительность на Рождество. Для меня это ничего не значило, и я не собирался выкладывать Уиллоуби всю подноготную моего папаши. Сказал лишь, что я точно не коммунист и очень хочу научиться чему-нибудь в Японии. И буду счастлив работать в области культуры или образования, даже если нужно будет начать с самых низов.
Его искривленная губа выражала полнейшее отвращение, словно генерал заметил таракана, бегущего по полированной поверхности его стола. Я никогда не обсуждал это с кем-либо, но в дальнейшем не переставал удивляться, как такой филистер мог быть другом господина Капры.
— Итак, — произнес он, закатывая глаза так, будто собирался с духом для решения непосильной задачи. — Если Фрэнк послал вас ко мне, значит, вы еще не совсем прогнили. Поймите, что я ничего не обещаю. Ничего.
Две недели спустя я уже работал в отделе гражданской цензуры. Официальной целью нового порядка, который ВКОТ насаждал в Японии, было следить за тем, чтобы японцы выучили все о пользе демократии и свободе слова, но в определенных границах. Нам же поручалось следить за тем, чтобы эти границы не нарушались. Но поскольку мы не желали, чтобы нас считали цензорами, то и контору нашу редко называли ее официальным именем. Для всех вокруг мы были просто подразделением гражданской информации. Не хочу, чтобы у вас сложилось о нас впечатление как об отъявленных циниках. Скорее уж сам генерал Уиллоуби был исключением в своем открытом презрении к ценностям, которыми мы пытались поделиться с японцами. Мы же в те дни были молоды и полны идеалов. Вытащить побежденную нацию из феодального прошлого казалось нам наиблагороднейшей
6
Все самые знаменитыепредставители японского кинобизнеса собрались здесь, в главном офисе Бюро информации в штаб-квартире ВКОТ. Конечно же всех я их не знал. Они выглядели как самые обычные бизнесмены, ну кроме разве одного или двух явных киношников, в мягких шляпах с широкими полями, словно они приехали на рыбалку. Но если бы в то серое сентябрьское утро на здание «Дайичи Лайф Иншурэнс» сбросили бомбу, все самые известные режиссеры и продюсеры Японии были бы уничтожены одним ударом. После долгих церемоний и сердечных улыбок японцы наконец расселись на неудобных деревянных стульях перед письменным столом, установленным на чем-то вроде помоста. С этого возвышения майор Ричард (Дик) М. Мерфи — высокий, нескладный мужчина с рыжими волосами и бледной ирландской кожей — зачитал список всех «можно» и «нельзя» в послевоенном производстве японских художественных фильмов. Его переводчик, Джордж Исикава, впоследствии стал моим лучшим другом.
«Можно» включало «изображение японцев любого общественного положения, сотрудничающих в деле построения мирного общества». Фильмы также должны были отображать новый дух «индивидуализма» и «демократии», а также «уважение прав мужчин и женщин». Секретари киностудий старательно делали записи, а их боссы издавали горловые звуки, которые могли означать согласие, хотя в этом никто не был уверен.
Все, что связано со старым духом «феодализма» или «милитаризма», естественно, подпадало под графу «нельзя-нельзя».
Фильмы с драками на мечах, в течение многих лет являвшиеся основным продуктом японской киноиндустрии, изгонялись, поскольку пропагандировали «феодальную верность». Когда один из режиссеров попросил привести другие примеры неприемлемого «феодализма», Мерфи на секунду задумался, чтобы обдумать вопрос, а затем сказал, что это могут быть изображения того, что он назвал горой Фудзияма. Среди слушателей это вызвало небольшое смятение.
— Но послушайте, — прорычал некий представительный господин с сальными волосами, — Фудзи-сан является символом нашей культуры!
Майор улыбнулся и очень медленно, чтобы до всех дошло, сказал, особо не заботясь, понимает ли кто-нибудь по-английски:
— Вот для этого мы с вами здесь и собрались. Чтобы изменить культуру и взлелеять совершенно новый для нас дух демократии.
Когда же еще один господин заметил, что Фудзи является эмблемой его компании, майор Мерфи, обратившись к нему с неизменной доброжелательностью, ответил, что этот символ должен быть изменен на что-нибудь другое.
Даже если японцы и были раздражены или смущены, они этого не показывали. Наоборот, в большинстве своем улыбались майору, как благодарные ученики.
— А не может ли майор Мерфи быть столь любезен, — сказал стройный молодой человек в сером костюме, — чтобы предложить нам несколько тем, которые подходили бы для новой эры демократии лучше всего?
Майор, который на гражданке держал небольшую галантерейную лавку в Блэк-Фут, штат Айдахо, был просто счастлив услужить.
— А как насчет бейсбола? — сказал он, очень гордый собой. — Смотрите, какая отличная тема! Бейсбол — очень демократичный спорт. Мы в него играем, а теперь и вы в него поиграйте.