Эскамбрай
Шрифт:
Но большинство при этом продолжали работать сами, потому что была дорога каждая пара рабочих рук.
В этой глуши, куда годами не ездили альгвасилы и куда не лезли негрерос (потому что в болоте искать беглеца, который знает там все кочки, - лишь губить попусту собак), между гуахирос и симарронами существовал вооруженный нейтралитет. Беглых, конечно, не любили за воровство, хотя и не боялись: в каждом доме имелись ружья и собаки. Начальство с наградой за голову беглого далеко, а болота - близко, а своя рубашка еще ближе к телу, и удобнее не ссориться даже с такими соседями. Лучше худой мир, чем добрая ссора, из мира проще извлечь выгоду, и заприметив с седла где-нибудь в зарослях курчавую
Мы сами до поры до времени не сталкивались с этими людьми, - не было нужды. Одолевали другие заботы.
Приближался сезон дождей, - время сырости, лихорадок, когда земля даже на возвышенностях пропитывается влагой до того, что пальцем нажми - выпускает воду, когда под крышей по три дня не может высохнуть выстиранная или просто промокшая одежда, когда одеяла отволгают, а тело мерзнет не от холода, а от всепроникающей сырости.
За стенами ливни сменяются изморосью, по неделе не бывает просвета в обложивших небо тучах, а если случается в разгар ненастья погожих полдня, радуешься солнцу, как после выходя из подземелья. Во время дождей надо было как можно меньше выходить из-под крыши, потому-то в сухое время наша коптильня не знала отдыха.
Факундо устроил навес для лошадей, которые обленились и от безделья разжирели. Другой навес был сделан для дров. Хлопот хватало, дни шли, и за этими хлопотами мало-помалу прежняя жизнь, суета усадьбы, топот табунов словно отодвигались в туман.
А меня перестал мучить крик совушки-дуэнде, все так же хныкавшей по ночам. И тут дело оказалось не в хлопотах по хозяйству: я снова была беременна.
– Теперь уж точно это будет толстый черный карапуз, - говорил Факундо.
– На худой конец красотка вроде тебя, с кожей цвета обжаренного кофейного зерна, когда она вырастет, годится хотя бы на то, чтобы заморочить голову какому-нибудь хорошему парню.
Он сиял, хотя и старался не показывать вида. Перестал брать с собой на охоту, не давал поднимать ничего тяжелее котелка с водой и особенно усердствовал, добывая все, чего бы мне ни захотелось из еды. Помню, как он любил сидеть у стены со своей трубочкой, наблюдая за моими делами, особенно внимательно разглядывая мою фигуру, когда положение еще не очень было заметно, словно боясь, что новость может оказаться неправдой.
Однако не успела я еще как следует располнеть, как на нас начали валиться неприятности похуже мокрых одеял.
В один дождливый вечер как-то странно зачавкала вода со стороны ручья, так что мы, насторожившись, выскочили из жилища, пытаясь рассмотреть за косыми струями, кто же это пробирается сквозь прибрежную чащобу. К нам пожаловали три соседа с низовья ручья: Косме, Андрес и Хоакин. Нас насторожило, что они явились втроем, и у всех - тяжелые дубинки, а у старшего, Косме, еще и мачете. Из-за укрытия видно было, как они зашли в хижину. Они никогда раньше не приходили иначе как поодиночке, а тут втроем и с оружием. За ними погоня? Собрались в набег? Но убей меня бог, если я догадывалась, о чем пойдет разговор, когда вслед за гостями мы с Факундо вошли под свою крышу.
После обычных
– Послушай, Факундо, одолжи на ненадолго свою бабу. Мы ничего плохого ей не сделаем, ничего, кроме того, что ты с ней делаешь сам, обещаю.
Факундо развернулся лицом к говорившему, а в руке у него я заметила конскую плеть, - он прихватил ее, выскальзывая в дверь, видно, первое, что попалось под руку и могло сойти за оружие.
– Если очень приспела нужда, могу одолжить тебе кобылу.
Все трое поднялись при этих словах, сжимая каждый свое оружие.
– Это ты зря, куманек, - голос Косме не скрывал угрозы.
– Тебе придется уступить, потому что нас трое, а ты один.
– Если вы не уберетесь отсюда немедленно, считайте себя покойниками все трое.
Я стояла в шаге сзади мужа, у стенки, и незаметно шарила по ней рукой. Нащупала веревку, - это было уже что-то. И когда эти трое бросились на Грома разом, тому, что стоял по правую руку, веревкой захлестнула шею. Я рванула со всей силы, - можете вообразить, каково ему пришлось. Остальным двоим пришлось того слаще. Плеть в руках Факундо свистнула два раза, не успели бы вы сосчитать до двух, и два удара по головам мгновенно успокоили двух невеж. Третьего я едва не удавила - он хрипел и задыхался.
Возвышаясь с плетью в руках над тремя неподвижными телами, Факундо велел мне подкинуть сухих щепок в жаровню. Они вспыхнули, осветив всю картину.
Первым очнулся мой удавленник, таращил глаза, но встать не решился. Косме и Андрес пришли в себя чуть позже. Головы у них, наверно, гудели не хуже осиных гнезд.
– Теперь слушайте меня, - сказал Факундо.
– Мне плевать, сколько вы жили тут до меня и сколько проживете еще... если не будете встречаться мне по дороге. Если кто-нибудь попадется мне на глаза снова - не ждите хорошего. Я считаю до трех, и чтоб духу вашего тут не было.
После этого Факундо непременно клал мачете в изголовье, а не вешал на стенку с поясом, как раньше.
Не прошло и нескольких ночей после этого, как снова нагрянула беда, да такая, что мы диву давались: как это она столько месяцев обходила нас стороной?
Среди ночи за стенкой вдруг - рычание, лай, конское ржание, переходящее на визг. Вылетели под дождь - поздно: обе лошади, стоявшие не привязанными, ускакали неизвестно куда. А вслед за ними - целая волна оскаленных пастей, горящих глаз, схлынула и пропала. Только под навесом остался лежать еще теплый собачий труп с головой, разбитой кованым копытом.
Ясно, что это постарался Дурень: кобыла ходила неподкованной.
Дикие собаки, хибарос. Меня мороз по коже пробрал. Это было куда похуже бабников-горемык. Что будет с лошадьми, неизвестно. Что будет с нами, тоже, потому что подлые эти твари человека не боялись нисколько, знали его повадки и опасались далеко не всех, передвигавшихся на двух ногах. Обычно они избегали людных мест и не трогали человеческое жилье; а если чуяли запах огнестрельного оружия, убирались подальше сразу. Совсем плохо, если в стае оказывался одичавший дог. Эти хорошо знали разницу между черными и белыми, равно как и то, что черные являлись их законной добычей. Правда, случалось, что и белые крестьяне или лесорубы, пришедшие в лес без оружия, были растерзаны. Черного беглеца-одиночку такая участь настигала куда чаще. Отбиться от стаи голыми руками было невозможно. Спасались на деревьях, выжидая по многу часов без еды и питья, когда псам надоест держать осаду, или уходили, перебираясь с дерева на дерево по-обезьяньи - находились такие ловкачи, но оплошка стоила жизни.