«Если», 2002 № 03
Шрифт:
— Так хорошо? — спросила она.
— Хорошо… а я действительно кричал?
— Да.
— Это не из-за темноты. Я не боюсь темноты. Но так лучше. Спасибо.
— Ясно, так лучше. Теперь все в порядке? — она прошла через комнату, далеко обходя сцену, пробираясь между скамейками.
— Да… эй! — окликнул ее Майло, когда она начала подниматься по лестнице.
— Что?
— Почему кровать стоит на сцене?
— Не задавай лишних вопросов, — она снова стала тяжело подниматься по лестнице. Майло слышал, как она шаркает,
«В сговоре. Определенно в сговоре, — шептал Майло себе под нос. — Я должен наблюдать за ней. Я должен все о ней выяснить. О ней и Деворе. Они к чему-то готовятся. Они думают, я дурак, но я их сам одурачу».
Сегодня вечером — без всякого торазина. Его мускулы чесались там, где он не мог их почесать. Стоило ему закрыть глаза, он глубоко засыпал, но когда он открывал их, то казалось, что лежит без сна часами. Каждой клеточкой тела он ощущал недоброжелательность Девора и зреющий заговор.
«Не дрейфь, Майло», — сказал он себе.
Потом Деде качала его на коленях, говоря: «Все состоит из чисел, Майло. Так сказал Пифагор. Что бы ты собой ни представлял, дорогой, все одно и тоже, понимаешь? Но что? Числа ли это? Эвклид говорил, что все — вода; можно ли найти сходство между маленьким мальчиком и кредитной карточкой банка? Или нельзя? Сходства нет, как нет его между углами и веществом. Они даже не одного и того же вида в топологическом пространстве, поскольку у тебя есть отверстия — например, в голове и в попке, — а банковский вклад непрерывен.
Все одно и то же, поскольку ты переходишь от одного к другому и обратно, и, кем бы ты ни был, ты всегда ты, разве не так?.. Все же: как ты это делаешь?
— Почему тебя это волнует, Деде?
— На твои превращения все время хочется смотреть, Майло. Я представляю, что происходит, поэтому мы тебя не лишимся. — Она яростно листает книгу, несколько страниц рвутся. Библиотекарь что-то говорит, но Деде не обращает внимания. — Возможно, это имеет что-то общее с равноразло…»
Голос с площадки лестницы:
— Эй! С тобой все в порядке?
— Что?
— Ты опять кричал.
— Извини.
В подвале не было солнечного света и потому не было времени, только синева. Майло то засыпал, то просыпался, словно погружающийся в темноту и выныривающий на поверхность поезд метро. Он поднялся, чтобы найти туалет. Проковылял мимо пульта управления, стенного шкафа с массивными старинными реостатами, подвесным пюпитром, пустыми бутылками из-под «кока-колы» и пылью. Оказавшись вне круга света, Майло мог догадываться, где он, только по звуку шагов. Они стали более звонкими, когда он дошел до комнаты, выложенной плиткой.
Дверь ванной была открыта, приперта ведром для мытья пола с грязной водой. На ее поверхности переливалась радуга. Дневной свет струился в окно ванной. Майло пошел к свету и облегчился в писсуар. Дневной свет, струйка мочи, утренний ветер были словно
Он уже стал подниматься, как вдруг сверху появилась огромная ворона, каркнула несколько раз и произнесла высоким скрипучим голосом:
— Поторопись, малыш!
Майло скатился на три ступеньки вниз.
Рядом с вороной возникло лицо Силви. Она продолжала голосом вороны:
— Яичница с тостами — для хозяев! Нарисованная яичница с тостами — для гостей!
Затем она вытянула руку, на которую была надета кукла, сделанная из пяти или шести маленьких человечков в плащах с погончиками — одна кукла, шипевшая и шикавшая всеми своими ртами.
— Замолчи, — сказала Силви, — или я дам тебе на завтрак нарисованных земляных червей. И она исчезла. Секунду спустя крошечные человечки появились снова.
— Земляные черви! — содрогнулись они. — Мы не любители земляных червей. — И пропали.
Все стены наверху были сплошь покрыты постерами, масками, куклами-перчатками и марионетками самой разной величины, от крохотных до гигантских, висевших на крючках и на проволоке. Афиши новогодних представлений, пантомим, пьес, созданных Бек-кетом, Ионеско, Арто, окурки в пепельнице, отлитые из олова и раскрашенные тремя цветами, а также огромная фотография человека, который, весело улыбаясь, шагал, наподобие птицы, из высокого окна на улицу — велосипедист катился мимо, ни о чем не подозревая. «SAUT DANS LA VIDE» — гласила подпись. «Прыжок в ничто», — объяснила Силви.
Среди масок были большеглазые демоны с острова Бали, с зубами, как бивни; львиные головы, обезьяны, лягушки, фантастические насекомые, маска прекрасной девушки, а под ней — маска черепа, а также множество клоунских носов и швейцарских карнавальных масок, гротескных, живых, про которые Силви сказала, что получила их «от партнера по бизнесу» из Базеля. И марионетки: огромная ворона и маленькие человечки, уже оказавшиеся на своих крючках, усатые крестьяне в черных шляпах, Панч и Джуди, Неистовый Роланд в шлеме с перьями, а также множество животных и неодушевленных предметов. Там были кукла-печатный станок, кукла-городской квартал, у которого были рты вместо окон, небо, глазами которого были звезды, а ртом — луна, гора, замок с ключом, длинноногий аэроплан, грузовик с зубами под капотом и масса еще более странных вещей.
Любая вещь обладает частицей запаха. Силви сняла стулья с одного из круглых столиков и поставила на него две дымящиеся тарелки с яичницей с тостами. Вокруг нее летало несколько мух, а когда Майло подошел ближе, они стали виться около его лица и Щей. Он попытался прихлопнуть их.
— Не надо, — сказала Силви. — Это мои друзья, Эрик и Мехетабел. А маленькая — Бьюла. Оставь их. Они из сельской местности… Кстати, я вегетарианка.
— А как насчет свинины? Я слышал запах бекона.