«Если», 2008 № 11
Шрифт:
— Ты где был?
— Гулял.
— Где ты гулял?
— За территорией.
— Делать тебе больше нечего! Мандарины — в тумбочке.
— Словарь принесла?
— Словарь не нашла. Принесла Шванвича.
Нужен мне этот Шванвич!
— Как не нашла? Он в сумке лежит.
— А я знаю, где она, твоя сумка?
Затем взгляд ее остановился на коробке с надписью «AUTO-700». Запнулась. Моргнула.
— Откуда это у тебя?
Сильно врать не имело смысла.
— Да я, собственно, за этим и ходил. Просили достать…
— Кто?!
— Послушай,
Супруга была потрясена. С такой растерянностью, с таким уважением она на меня еще ни разу, клянусь, не глядела.
— Ты… ты хоть знаешь, сколько это стоит?
— А как ты думаешь? — надменно ответил я.
Нокаут.
— Хоть бы в пакет спрятал… — пробормотала она. — Несет напоказ…
Черт возьми! Что же там такое в этой коробке?
Наверное, что-то медицинское. Почему медицинское? Не знаю. Просто ничего больше в голову не приходит. Видимо, обстановка навеяла. Вдобавок не оставляло меня ощущение, что где-то я уже видел этот брэнд — «AUTO-700». И не просто где-то, а именно в больничном комплексе.
Возможно, ложная память. А возможно, и нет.
Проводив Еву, я поднялся к себе и, выселив из пакета мандарины, поместил туда свою находку. От греха подальше. Потом снова покинул корпус и двинулся обычным прогулочным маршрутом.
Пакет прихватил с собой. Не в палате же его теперь оставлять! Если уж Артамоновна оторопела настолько, что забыла напомнить о моих будущих обязанностях, значит, и впрямь ценность.
Работа с партнерами. С ними ведь, наверное, говорить придется.
Ну вот чем я ей, скажите, не угодил в качестве дармоеда? Знал свое место на коврике, сцен ревности не устраивал, безропотно и благодарно жрал, что дают, выслушивал претензии…
Ах, какие были претензии!
— Да что ты за мужик? Ты даже футбол по телевизору не смотришь!
Ничего себе обвинение, а?
Или так:
— Ты же презираешь людей! Ты любишь человечество в целом, а нас, отдельных людей, презираешь!..
Грамотная… В Достоевского заглядывала.
— Ева! Да, я человечество терпеть не могу!
— В том-то и дело! Человечество в целом любить просто, а вот нас, отдельных людей…
— Ева! Я ненавижу человечество!
— Но ты же не с человечеством, ты с людьми живешь… Со мной, черт возьми!
Нет, не докричишься. Не слышит. Придумала себе меня и со мной придуманным разговаривает. Точнее даже не так: вбила в голову, что все мужики одинаковы, а стало быть, и управляться с ними надо одинаково.
Кто же тогда, спрашивается, любит мужичество в целом, а нас, отдельных мужиков, презирает?
Будь у нас дети — по струнке бы ходили. Но Ева бесплодна. Теща нас когда-то даже разводить собиралась — полагала, будто дело во мне. Страшно вспомнить, сколько было наездов, пока не пошли и не проверились. Может, потому Артамоновна меня и не бросает. Неположено бездетной. Бездетной положено за мужика
И ведь свято уверена, что, воспитай она из меня делового человека, стану такой же, как был, только деловой. Просто не видела себя со стороны, когда сама в бизнес врастала. Полностью характер изменился, на сто восемьдесят градусов. Даже Эдит Назаровна прижухла. Раньше, бывало, на дочку покрикивала, теперь — ни-ни…
Я поднял глаза и обнаружил, что ноги вынесли меня к соседнему корпусу. Так называемая вторая хирургия. Хотя имелись там и другие отделения. Мазнув рассеянным взглядом по многочисленным табличкам, я двинулся было дальше, как вдруг замер и обернулся.
«AUTO-700». 2-й этаж».
Вот оно! Стало быть, не мерещилось…
И упаковка, главное, при себе.
Поплутав по второму этажу, я набрел на нужную дверь. После некоторого колебания постучал и, услышав гортанное «Да?..», вошел.
Кабинет был невелик. Должно быть, арендующая его фирма платила за каждый квадратный сантиметр пола. У окна стоял письменный стол, за которым сидела этакая глыба в белом халате. С виду моджахед моджахедом. Тяжеленные веки, неподвижное лицо ордынского хана. К нагрудному карману халата прицеплен бейджик, где было оттиснуто: «Олжас Умерович», — и невероятно длинная фамилия, оканчивающаяся на «…гельдыев». Ниже значилось емко и коротко: «Оператор».
Больше всего из прочитанного мне понравилось отчество.
Еще в кабинете имелся стеллаж и почему-то стоматологическое кресло. Правда, без бормашины, что уже радовало.
Иных приспособлений для сидения не наблюдалось.
Огромный Олжас Умерович встретил меня радушно. Даже из-за стола поднялся.
— Прошу, — указал он прямиком на кресло.
— Спасибо, — поблагодарил я и остался стоять.
— Слушаю вас.
— Вот, — сказал я, бережно вынимая коробку из пакета. — Не могли бы вы мне объяснить…
Олжас Умерович принял ее, осмотрел, цокнул языком.
— Прошу, — повторил он.
Второй раз отказываться было невежливо, и я присел. Очень не люблю стоматологические кресла. Стоит мне в них оказаться, начинаю жалеть, что не знаю ни единой государственной тайны. Выдал бы на раз, лишь бы побыстрее отпустили.
— Так что это? — спросил я.
— Это вещь! — изрек Олжас Умерович и далее, к моему ужасу, с треском взрезал оболочку широким ногтем большого пальца. Как скальпелем.
— Позвольте! — вскинулся я. — Что вы делаете?
— Вскрываю, — невозмутимо отозвался он.
— Вы не поняли! Я только хотел узнать, сколько это может стоить…
Ноготь приостановился. Оператор взглянул на меня с недоумением.
— Нисколько. Все оплачено при покупке.
— Так я ж не покупал! Это подарок…
Олжас Умерович понимающе склонил широкий лоб.
— Крутой подарок, — произнес он с уважением.
— Погодите! Что хоть там внутри?
— Э! — со скукой молвил он. — Чипы, дрипы… Что еще может быть внутри?