«Если», 2008 № 11
Шрифт:
И ноготь завершил свою разрушительную работу.
— Вот, — сказал Олжас Умерович, раскрывая коробку и предъявляя ее содержимое.
Я ничего не понял. Множество мелких отделений, в каждом лежит что-то крохотное и красиво упакованное.
— А поближе можно?
— Что значит можно? Нужно! — Громадный кочевник в белом халате вышел из-за стола и принялся раскладывать финтифлюшки на лотке, прикрепленном к подлокотнику. Самым крупным предметом оказалась полупрозрачная пластиковая плошка, размерами и формой напоминающая нищенски сложенную горсточку. Последней из коробки
— Распишитесь, — повелел он. — Здесь… и здесь…
Я, как дурак, расписался. Полностью теряю волю в стоматологическом кресле.
— Ну вот… — несколько даже мечтательно произнес Олжас Умерович.
— Позвольте… — встрепенулся я. — Что вы собираетесь…
— Да не волнуйся ты так, дорогой… — с нежностью успокоил он меня. — С жалобами пока никто еще не обращался.
Далее на мои дыхательные органы легла полупрозрачная пластиковая горсточка, что-то зашипело — и я поплыл.
Черт его знает, что за наркоз он мне вкатил. Какой-нибудь веселящий газ, не иначе. Очнулся я словно бы вдребезги пьяный. Море по колено. Тянет на подвиги. И чувство юмора обострено до крайности.
— Скажите, пожалуйста, это жизнь? — осведомился я первым делом. С этакой, знаете, великосветской небрежностью.
— Жизнь, жизнь… — кивнул откуда-то с немыслимой высоты Олжас Умерович, имевший теперь прямо-таки планетарные размеры. — Ты минут десять посиди пока, подожди. Не вскакивай.
Ну да, не вскакивай! Именно это я и собирался сделать. И сделал бы, не вдави он меня в кресло своей широченной ладонью. Не буду пересказывать всего, что я ему наговорил, пока пытался принять стоячее положение. Наиболее оригинально, на мой взгляд, прозвучала угроза взорвать к едрене фене весь этот их корпус, как я взорвал два небоскреба в Нью-Йорке.
Наконец дурман начал помаленьку рассеиваться. Окружающая действительность вернулась в привычные рамки и больше не гримасничала. В гортани легонько саднило. Во рту — тоже. Да и с глазами было явно не все в порядке — такое ощущение, будто песком запорошены. Я хотел их протереть, но Олжас Умерович остановил меня властным жестом.
— Не надо!
Я подчинился.
— Что это вы со мной сделали?
Оператор всмотрелся в мои зрачки, убедился, что я уже вполне вменяем, и очертил толстым пальцем лежачий овал в непосредственной близости от моих губ.
— Здесь у вас вживлен артикулятор. Здесь динамик. Остальное снимается. О правилах гигиены расскажу чуть позже. До ужина лучше ничего не кушать. А завтра обязательно придите провериться…
— Провериться?..
— В любое удобное для вас время. Я здесь буду постоянно. А сейчас пробное включение.
Он что-то нажал на металлической коробочке, очень похожей на Евину распознавалку, и перед глазами у меня вспыхнула знакомая рамка. Тут-то я наконец все и понял. Почти все.
— Бот? — сипло спросил я.
Олжас Умерович довольно усмехнулся.
— Не просто бот! — назидательно сообщил он. — Такой бот, что круче еще не придумали.
Глава
К счастью, когда я выпал из лифта на родном этаже, никто из персонала в коридоре не маячил. От мента с пистолетом к тому времени тоже осталось одно воспоминание в виде пустого письменного стола, нелепо торчащего посреди холла. Веселящий газ еще не совсем выветрился, и меня кренило настолько заметно, что в палате с восхищением привстали с коек.
— Во дает! — сказали не без зависти.
Я запихнул пакет со вскрытой коробкой и бланками в тумбочку, выгреб оттуда цитрусы на лангетку и отнес в общий котел, половину рассыпав по дороге.
— От нашего операционного стола — вашему операционному столу!
Подобрал с пола оброненный мандарин и, рухнув на свое ложе, сожрал с кожурой. Утерся. Слизистая во рту взвыла. Будто йодом ранку помазали.
— Бот! — выговорил я в больничный потолок и глупо загоготал.
Через полчаса очухался окончательно.
Что бы с тобой ни стряслось, главное — не жалей. Все равно ничего не изменишь. Это правило я вывел примерно к тридцати годам и с тех пор только и делаю, что от него отступаю.
Поэтому приходится себя утешать.
Хотел распознавалку? Хотел. Ну вот есть у тебя распознавалка, причем крутизны немеренной. Правда, там не только распознавалка, там наверняка еще и уйма прочих наворотов, о которых ты, деревня, понятия не имеешь. А теперь будешь иметь. Не исключено, что многие из них окажутся весьма полезны. И покажи кого-либо другого, кому нечто подобное досталось бы на халяву! Да, разумеется, научно-технический прогресс — штука гибельная, но, с другой стороны, куда от него в наши дни денешься? Конечно, ты бы предпочел взять деньгами. Но, положа руку на сердце, скажи: смог бы ты такое продать, не будучи при этом жестоко обутым? Или даже не так: смог ли бы ты вообще что-либо продать? С твоими деловыми способностями — никогда!
Наконец, черт возьми, это в любой момент можно отключить.
На следующий день я сходил проверился и получил от Олжаса Умеровича крепкий втык за сожранный с кожурой мандарин.
— Маленький, да? — ворчал грозный оператор, осматривая с зеркальцем мою ротовую полость. — Русским языком было сказано: до ужина не кушать! Тц, э-э… Здесь — раздражение, здесь — раздражение… Артикулятор — штука нежная. А он — с кожурой! Вот придется переделывать…
К счастью, как выяснилось, особого вреда мандарин не причинил. Прижилось, как на собаке.
Первой командой, которую я научился подавать артикулятору, была приветственная улыбка. Да там, собственно, и учиться-то нечему: расслабил мышцы рта, тронул кнопочку — и губы сами собой правильно раздвигаются.
То и дело выходил в умывалку, где висело зеркальце, и развлекался, регулируя степень широты и лучезарности оскала. Кто-то, возможно, спросит: а самому улыбнуться слабо? Слабо. Моя настоящая улыбка смотрится жутковато и отпугивает людей. Потому что идет от души — кривая и ехидная. Последние годы я по этой причине вообще старался поменьше лыбиться.