«Если», 2011 № 02
Шрифт:
Я стоял столбом, пока не обнаружил, что смотрю на чистую сторону листа, словно там имелось скрытое послание с инструкциями, как действовать дальше.
Мне всегда было неловко называть его по имени — подобная фамильярность казалась неуместной. Кличка, которой наградили его предыдущие помощники и газетчики, совершенно ему не подходила. Вместо этого я внедрил прозвище, подхваченное почти всеми помощниками, с которыми я встречался: Старик.
Беллетристика — сочные и увлекательные повести, которые в отрочестве давал мне почитать отец, — и современные новости века глобализации, льющиеся по всем каналам, снабдили меня представлением о картине мира, но если честно, в его присутствии эти сюжеты казались расплывчатыми тенями
Хотя перед тем как Старик внезапно появился в моей жизни, я встречал многих своих будущих компатриотов.
Джим Роджерс — Отмычка — представил мне остальных: все они сидели на ручках кресел в офисе, который был похож на большой зал библиотеки с громадным инкрустированным столом в одном конце. Сам Отмычка Джим при моем росте в шесть футов был на несколько дюймов выше меня. Когда мы пожимали друг другу руки, я обратил внимание на его длинные пальцы.
— Я в основном лингвист, — сказал он, — но вояки научили меня немножко разбираться в электронике да в стратегии и тактике боевых действий, вот за это меня Старик и держит. — Он развел в стороны руки, раскрыв большие, широкие ладони.
— Ясно, — произнес я за отсутствием лучшего ответа.
— Говорят, ты здорово поработал в Тергене.
Я взглянул на его губы, потом снова в глаза.
— Ты читал те газетные статьи?
Жители тропических лесов Тергена говорят на одном из почти девяти сотен разрозненных языков, свойственных Папуа — Новой Гвинее. Тергенцы, как и многие их соседи, сильно привязаны к своему языку, в котором отсутствуют логические связи, сближающие их с другими папуасскими диалектами, но даже среди местных наречий тергенский стоял особняком. Теории о своеобразном развитии этого языка и его богатейших корнях более похожи на научно-фантастические рассказы, нежели на результаты филологических или антропологических исследований. Я обратил особое внимание на использование естественных звуков в конструктах языка: щелчки и свист, позаимствованные от животных, звук бегущей воды в глаголах движения и одна фонема, похожая на звук трущихся друг о друга деревьев. Тергенцы были самыми загадочными людьми, которых я когда-либо изучал. Работа обернулась каторгой: антропологи, к которым я нанялся в команду, отслеживали распространение малярии и по всему региону оказывали помощь местному населению.
— Не всё подряд, но достаточно, — откликнулся Отмычка. — Сам Старик приложил руку к этому делу. — Он с нарочито шутовской доверительностью наклонился к моему уху, якобы для конфиденциальности. — Но об этом, конечно, нигде не писали.
— Конечно…
— Его отец жил среди них некоторое время, как мне говорили.
— Неужели?..
Тут он заметил короткостриженую блондинку, которая ждала возможности меня поприветствовать.
— Вот Танкистка… — начал он.
— Господи! — перебила она резким голосом с немецким акцентом. — Кто-нибудь может выучить сначала мое настоящее имя?! — Крепко пожимая мне руку, она хлопнула Роджерса по плечу другой ладошкой и сказала: — Что-то это место слишком напоминает клуб для мальчиков.
По давнишней традиции почти всех знали по прозвищам. Герта Прюнер — Танкистка, чей отец командовал танковой дивизией во время войны, — никогда не забывала возвести очи горе или пребольно ткнуть говорящего в плечо, как только упоминалась обидная для нее кличка. Специалист по оружию Артур Тиццарелли — Манок — позже натренирует меня так, что я смогу вырубить противника, пусть и временно, при помощи нашего уникального несмертельного стрелкового оружия. Он был единственным моим товарищем из того времени, с кем я встречался вне операции — всего несколько встреч, организованных Стариком. И лишь у одного из присутствовавших в тот вечер не было прозвища; его звали By — инженер-химик, как и его отец, жертва китайской культурной революции.
Мы с Танкисткой недолго приятельствовали. Во время нашей третьей совместной миссии ее парашют не раскрылся, и она с огромной высоты рухнула посреди лесной чащи. Снаряжение было в порядке. Произошла маловероятная, даже невероятная ошибка,
Мэри Чекай — Моравиа — вступила в наши ряды через несколько месяцев после того собрания, и я определенно в нее влюбился. Если бы мы виделись чаще, возможно, наши отношения развились бы в нечто большее. Я знал, что моя привлекательность для нее была в большей степени результатом сильных переживаний в процессе совместной работы, и интуитивно старался более зрело подходить к выражению своих чувств, которые вдобавок казались неуместными.
Очевидно, все сведения обо мне стали всем известны заранее. Танкистка спросила о некоторых составленных мною документах, которые пустил в дело Госдепартамент, и мои ответы оказались неожиданными, но не от скромности, а от удивления, что кому-то это интересно.
Я как раз собирался спросить By о возможности использовать библиотеку по назначению, поскольку заметил несколько книг по моей специальности, когда Манок сказал:
— Добрый вечер, Старик.
Я занервничал: как такой массивный человек смог подойти, а я даже не почувствовал движения воздуха. Проем за его спиной прямо за столом задвинулся, так что я не смог увидеть ничего, кроме проблеска желтого света на деревянных панелях стены. Слегка нахмуренные брови заставили меня заподозрить его удивление, что меня отобрали в его команду (лишь позже я осознал, что подобная серьезность означала не беспокойство, а внимательность). Наши глаза встретились, однако он задержал взгляд лишь на миг. Можно было бы сказать, что мгновение растянулось, но этого не произошло: оно будто сгустилось, углубилось, и я словно рухнул вниз, поэтому пришлось за что-то ухватиться. Полагаю, я почувствовал себя летящим в неведомое будущее.
Хотя на Старике были только брюки и небрежно расстегнутая бежевая рубашка с закатанными рукавами, открывающими великолепной формы мощные предплечья, я ощущал себя одетым не по случаю в своей вельветовой курточке с дизайнерскими заплатами на локтях, а мои волосы, в те годы отросшие почти до воротничка, казались ужасающим нарушением этикета. У него же волосы были почти бесцветными и острижены так коротко, что на голове преобладал бронзовый оттенок кожи. Судя по истории жизни Старика, ему было около семидесяти, но если списать морщины на результат воздействия солнца, он казался мужчиной средних лет.
Собственно говоря, я полагал, что так оно и было.
— Ты уже познакомился с остальными, — загремел его голос, хотя он едва открывал рот.
Я смотрел на его губы и не отвечал. Тычок в плечо заставил меня очнуться, я глянул на Отмычку Джима, который фыркнул и чуть склонил голову, словно говоря: «Теперь ты в курсе, как обстоят дела».
Старик ни на йоту не сдвинулся с места, даже не шевельнулся.
— Да, сэр, — ответил я.
— Они — полноценная команда. — Он сверкнул глазами по сторонам («чтобы окинуть взглядом каждого», — с некоторым потрясением подумал я), и все непринужденно засмеялись и подступили поближе к столу.
— Ты знаешь кое-что о наших делах, — утвердительно произнес он.
— Да, конечно.
— Думаешь, тебе захочется работать с нами?
Я заколебался. Отмычка Джим наклонил голову чуть ниже и сказал:
— Не парься по мелочам, Лэнни. — Так появилось мое прозвище. — Все схвачено с этого места и до конца. Поверь мне. Ну, или… — он мотнул головой, — поверь ему.
Мне удалось сказать:
— Я сделаю все, что смогу.
Тогда Старик с мягкой грацией, совершенно не соответствующей его комплекции, шагнул к стене книг позади стола и вытянул толстый коричневый том. Он быстро пролистал фолиант в поисках нужной страницы. На столе я заметил подставку с перьевой ручкой в канцелярском наборе; левой рукой он схватил ее и опробовал на промокашке. Буквами, похожими на печатные, но с соединительными линиями, он записал что-то на нелинованных страницах; правила приличия не позволили изучить бумагу пристальнее, однако мне показалось, что буквы сложились в мое имя.