«Если», 2011 № 07
Шрифт:
Но вместо этого один из халявщиков — Цзин-Цзин, никудышный сынок местного джазового барабанщика — сталкивает Алессу с качелей и стягивает с него штаны.
— Так, посмотрим, что у нас там, — заходится Цзин-Цзин.
Для Милли это уже слишком. Она перекладывает прут в другую руку, подбирает с пыли и песка кусок цемента и прицеливается. Цзин-Цзин потрясенно отворачивается от увиденного, и тут она швыряет кусок ему в лицо. Корчась от боли, халявщик валится в пыль, а его дружки шарахаются от Милли, неистово размахивающей прутом.
— Взять ее! — вопит Цзин-Цзин, держась целой
Милли снова замахивается прутом.
— А ну-ка! — кричит она. — Ржавчина и столбняк! Как расплатитесь с врачом, чтобы он вас вылечил?
Халявщики переглядываются. Поскольку транспондер лишил их правой руки, и они так и не активировали искусственные хромосомы в своих телах, жить в долг они не могут, а врачи не возьмут выменянного, украденного или выпрошенного — ведь именно так теперь они и перебиваются. Лицо Цзин-Цзина истекает кровью, а неповрежденный глаз наливается яростью. Он напал бы, если б мог, но с одной рукой, которой прикрывает подбитый глаз, сделать ничего не может. Парень разворачивается и уходит прочь. Остальные халявщики следуют за ним.
Милли хватается за качели и без сил валится на керамическое сиденье. Алесса улыбается ей с песка.
— У тебя невероятно скверное чувство регулирования долга, — заявляет он. — Они могли поколотить тебя. Или того хуже.
— Эй, я спасла твою задницу!
— Ох, да я не жалуюсь. — Алесса поднимается и, морщась от боли, садится на качели рядом с Милли.
— Там и вправду должно еще болеть? — спрашивает она.
— Еще немного, и заживет.
— Но это ужасно!
— Вовсе нет, — отвечает Алесса и берет Милли за правую руку. Он трет транспондер, вживленный в ее ладонь, и по пальцам Милли пробегает дрожь. — Сколько ты должна его светлости?
— Шестнадцать лет, девять месяцев и пятнадцать дней.
— И когда тебе исполнится восемнадцать, все это будет закодировано в твои гены. И большую часть жизни ты будешь выплачивать ему долг — или же станешь халявщицей и потеряешь руку. А вот мне его светлость покрыл стоимость операции и почти все остальное: школу, питание, уроки пения. Мне надо прослужить его вассалом лишь несколько лет. А если понравлюсь публике, то еще меньше. И если я когда-нибудь захочу детей, то поступлю, как папа, — возьму в долг у врача-генетика.
Милли признает, что звучит это весьма неплохо. Лучше, чем любой из вариантов, на которые ей и остается надеяться в жизни.
Раз уж это будущее, то с течением времени кое-что да проходит. Милли упражняется на альте денно и нощно. Однако все кругом уже поняли: музыкальный дух родителей ей не передался. Она — техник. Да, она может играть на инструменте — но он не поет. Просто не дано ей выражать свои чувства посредством струн.
Когда ей исполняется пятнадцать, она играет в Тональном зале перед его светлостью, который смотрит на нее, словно на неудачное вложение.
Загорелую и нестареющую леди Аманзу Коллинз, впрочем, это совершенно не беспокоит. Она вышагивает вокруг Милли, изучая ее игру на альте под всевозможными углами.
— Великие свершения, — шепчет она. — Я ожидаю великих свершений.
— Но,
— Черта еще не подведена, — отрезает леди, и по ее невозмутимому лицу пробегает хитроватая улыбка. — И я, кстати, не спорила на виртуоза. Я утверждала, что она свершит великое.
Его светлость вздыхает и машет рукой, отпуская Милли. Милли делает реверанс, и тогда леди говорит ей:
— Однажды ты очень удивишь его светлость, юная Миллисент Ка.
Несмотря на поддержку леди, Милли уже знает правду. Она бредет по полу из искусственного мрамора к местам для гостей, где родители заключают ее в объятия. Пускай ей хочется бежать в слезах прочь из замка, она дожидается выступления Алессы. Ее лучший друг отвешивает поклон его светлости и поет самую восхитительную песню, какую она когда-либо слышала. Милли бросает взгляд на свой устаревший считыватель. Согласно чартам, выступление Алессы в реальном времени слушают семь миллионов человек — и все меняют секунды своей жизни, лишь бы ощутить радость от безупречного голоса Алессы. Темные глаза Милли наполняются слезами.
— Не переживай, — шепчет ее папа. — Ты ведь можешь работать учителем музыки. На педагогов всегда есть спрос.
Милли согласно кивает, хотя учитель никогда не заработает столько, чтобы освободиться от долга.
Когда выступление Алессы закончено и вассалам позволено уйти, Милли бредет в идеально ухоженный сад замка. Вассалы, возделывающие землю, улыбаются ей, признавая своей, — ведь у них общая служба. Но Милли не обращает на них внимания и в ярости топает по пыли. Несмотря на все альтернативы будущего, с тем же успехом она могла бы стать и рабыней.
Милли садится на скамью из резного камня подле пузырящегося фонтана. Перед ней плещется и волнуется океан. Слева в жарком воздухе дрожат пыльные фонари Лос-Анджелеса. Раскинувшаяся перед ней красота не может заслонить мыслей о стоимости окружающего. Два месяца чьей-то жизни, чтобы вырезать замысловатую каменную скамью. Три месяца — построить фонтан. И весь долг людей с Калифорнийского побережья — долг, омывающий мир, за счет которого только и живут глупые владыки этой земли.
За спиной Милли раздается хруст гравия. Подходит Алесса, садится рядом и берет ее за руку.
— Дай-ка угадаю, — говорит он. — Высчитываешь, сколько стоит этот сад?
Милли усмехается:
— Я такая предсказуемая?
— Только когда рассержена, что последнее время с тобой случается часто…
— Но это несправедливо. Я должна его светлости с самого рождения, а музыка, которую я исполняю, гроша ломаного не стоит. Мне никогда не освободиться.
Алесса крепко обнимает Милли.
— Как жаль, что у меня нет слов, чтобы тебя утешить.
— Я рада, — отвечает она и целует Алессу. Они долго обнимаются, целуясь, ласкаясь и снова целуясь, пока вдруг не слышат чьи-то шаги позади. Они оборачиваются и видят леди Аманзу Коллинз, наблюдающую за ними сверху, с ухоженной дорожки. Леди хлопает в ладоши, словно слышит где-то вдалеке музыку. Затем делает пируэт и идет назад к замку, оставляя Милли и Алессу в полном замешательстве.