«Если», 2011 № 09
Шрифт:
Кристен опустилась на кровать рядом с ним и взяла его за руку.
— Я понимаю, это тяжело, но мы должны привыкнуть.
— Все так похоже на заговор… Хотел бы я, чтобы родители разрешили мне сделать записи, дабы лучше запомнить последовательность, — он посмотрел в коридор, на дверь, которую так боялся открыть. — Когда, они сказали, Колумб открыл Америку? В двенадцатом веке?
— В тысяча сто тридцать шестом году.
У Майкла во рту пересохло. Вся история, начиная с десятого века, полностью отличалась от того, чему его учили. Электрическую лампочку изобрели в 1435-м, автомобиль — в 1447-м, самолет —
— Старики умирают, — сказал он. — Если они врали нам, как мы узнаем? Ты справляешься с этим лучше, чем я.
— Я окончательно поверила после того, как увидела видеозапись атомных войн в шестнадцатом веке. Мы не должны допустить повторения.
Майкл вновь взглянул на дверь, олицетворявшую для него Технологический барьер. Первыми его обнаружили программисты, пришедшие к выводу, что обучение конечно, а человечество никогда не продвинется дальше своего текущего уровня. Вскоре после этого остальные науки тоже уперлись в Барьер. Мир охватило отчаяние — до тех пор пока не возникла идея перетасовать старые технологии.
— Майкл, мы должны пройти через это. Сегодня утром к нам заходила Луиза, она спрашивала, приступили ли мы.
— Луиза? Она тоже в курсе? Ко мне на работе подходил Даг Баркер…
— Я боюсь, Майкл. Им больше тридцати, чему тут удивляться? И они просто приглядывают за нами, чтобы мы не натворили глупостей. Ты же знаешь, что бывает с теми, кто сопротивляется.
— Нужно позвать журналистов, — сказал он. — Раскрыть все это.
Кристен посмотрела на него с ужасом.
— Мы никому не расскажем! Даже не заикайся об этом. Мы сможем, Майкл. Они ведь показали нам все эти старые штуки. Слова придут сами. Нужно попытаться.
— Продолжать лгать?
— Да! Новое поколение должно верить в прогресс.
Он почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.
— Но… если технология подвела нас, что же осталось?
Кристен слегка улыбнулась.
— То, что остается всегда. Вера. Надежда. У нас всегда есть надежда.
Он вздохнул, устав от борьбы, от ненависти, от попыток принять все это. Без толку. Может, в конце концов, он поймет, что так будет лучше.
— Давай сделаем это.
Они взялись за руки, медленно встали и пошли к двери. Майкл повернул ручку.
Свет, лившийся из коридора, осветил доверчивое личико пятилетней дочери, смотревшей на них с ожиданием. Ее темные волосы рассеялись по подушке, будто сложившись в нимб.
— Я уж думала, вы не придете поцеловать меня на ночь, — сказала она, надув губки.
— Сегодня, детка, мы расскажем тебе историю о том, когда мы с мамой были маленькими, как ты, — голос Майкла дрогнул. — Тогда, знаешь… не существовало еще всех этих холодильников, телевизоров или электрических лампочек. Масло делали вручную. И на автобусах мы не ездили. Каждый день приходилось ходить в школу пешком — целых три мили…
— Очень проницательно, — одобрила леди Чендлесс.
— Интересный поворот сюжета, — сказал мистер Ховелл.
— История на вес золота, — подтвердил Тремор.
— Начнем следующий круг? — предложил
Енох достал из кармана древние часы.
— Может, сделаете перерыв на обед? Уже, наверное, полдень. Забавно, мои часы, должно быть, сломались, они показывают только 9:30.
— Мы не устраиваем обеденных перерывов, — сказал Тремор. — На наших встречах мы придерживаемся аскетизма.
— А сколько же длятся ваши собрания? — поинтересовался Енох.
— Мы не ограничиваем себя, — ответил мистер Ховелл.
— А я думаю, что ограничиваете, — возразил часовщик. — Давайте-ка я расскажу свою историю. Позволите? Как гостю.
— Что ж, — начал Тремор, — полагаю…
— Мистер Тремор! — вмешался Джонас. — Вы знаете, как строги наши правила.
Енох улыбнулся, но Джонасу, заглянувшему в его глаза, не понравилось то, что он там увидел.
— Думаю, нам все же стоит позволить нашему гостю рассказать его историю, — сказал Джонас. — Возможно, после этого он окажет нам милость своим уходом.
— Я попробую, — пообещал Енох. — Возможно, получится так же хорошо, как у вас, возможно — нет, но это поможет скоротать время.
В Ивенмере живет часовщик, Хранитель Времени. Он заводит часы — маленькие часы во внутренних помещениях, Часы Вечности в Часовой Башне, Вековые Часы в Стране Двенадцати, все часы — большие и маленькие, — чтобы время продолжало идти. Понимаете, время очень важно, потому что все происходит внутри него. Люди живут и умирают в рамках часов. Время жестоко. Неумолимо. Думаете, у вас есть минутка — и вот ее нет, она ускользнула сквозь пальцы. Играете в лесу с младшей сестрой, карабкаетесь по деревьям, наслаждаетесь жизнью. Потом оборачиваетесь — и вы уже старик, наблюдающий за игрой своих внуков. Сестра умерла, а вы уже не способны забраться на дерево. Я могу рассказать вам о том, как время уходит от вас. И когда это случается, вы начинаете задумываться о смерти.
— У меня что-то голова разболелась, — пожаловался мистер Ховелл, потирая виски.
— Смерть, — продолжал Енох, — это тьма, страх и тайна. В общем, однажды Хранитель Времени замечает, что все идет не так хорошо. Время, оно для него как сестра — вернее, много сестер: секунды, минуты, дни, года и столетия. Оно подобно реке — иногда несется быстро, иногда течет медленно. Время никогда не бывает для всех одинаковым. Поэтому часовщик сразу же замечает, когда что-то идет не так. Он видит, что время движется все медленнее и медленнее, только не может понять почему. И начинает искать. А время уже еле ползет. Хранитель Времени может подниматься над его гребнями, если нужно. Вот почему он прожил так долго — это его дар.
— Мне действительно нехорошо, — повторил мистер Ховелл.
Енох почувствовал, как время дрогнуло и начало слабо биться, будто оживающее сердце. Он проигнорировал слова мистера Ховелла.
— Наконец, время останавливается. Хозяин дома сидит во внутренних помещениях и не может пошевелить пальцем. Все останавливается. Все и вся, за исключением несчастного Хранителя Времени. Он осматривается. Теперь ему легче найти причину проблемы — нужно лишь отыскать тех, кто все еще движется. Он прислушивается и улавливает легкое беспокойство в одной высокой башне. А поднявшись туда, он обнаруживает четырех человек, сидящих за столом.