Если бы меня спросили

Лабрус Елена

22

— Ну-у-у, судя по тому, что в доме горит свет, а твоя бабка дымит на крыльце — всё с ней в порядке, можешь расслабиться, — ответила Ирка.

— Дай-ка ей трубочку… — выругался он.

— Подожди, поднимусь в вашу гору. Алевтина Викентьевна! — крикнула Ирка.

Бабка и ухом не повела, придушила в пепельнице окурок и царственно сложила костлявые руки на резной набалдашник старинной трости.

— Привет, старая карга, — поднялась на большое добротное

крыльцо Ирка.

— Неужто внучек заволновался? — хмыкнула та.

Ломберный столик, пасьянс, толстый мохеровый плед, обогреватель, пузатая бутылка бренди, полупустая рюмка, тяжёлая хрустальная пепельница — всё было при ней.

— Держи, — протянула ей Ирка телефон.

— Ну вот ещё, нужны мне эти ваши бесовские игрушки, — хмыкнула бабка. — Скажи: я в порядке.

— Ну ты слышал, — включила громкую связь Ирка.

— Ба, ты бы хоть предупредила, — выдохнул Петька.

— Ишь, предупредила! Чаще надо бабке звонить, тогда бы знал. Жива я, жива, не дождёшься.

— Ну жива и слава богу, — миролюбиво подытожил Петька. — Ладно, Ир, созвонимся. Спасибо! — сказал он и отключился.

— Созвонимся, — передразнила бабка. — Садись, погадаю, Лебледёва, — кивнула она на низкую скамеечку, на которую обычно вытягивала больную ногу. — Да никуда не денется твоё ландо с шашечками, подождёт. Садись. Сон мне был сегодня… — облокотив о скрипучее кресло трость, сгребла она со столика карты. — Будто стою я на берегу горного озера, раннее утро, с озера стелется туман, а я вроде пришла к мудрецу с вопросом, а сам вопрос и забыла. Стою, переживаю, о чём же я у него спрошу…

— И о чём спросила? — заёрзала Ирка на неудобной скамейке, когда она замолчала.

— А ни о чём. Так и проснулась. Проклятый склероз, даже во сне не отпускает.

Интересная она была женщина, Петькина бабка, думала Ирка, следя за её костлявыми пальцами, ловко тасующими колоду.

Петька рассказывал, у неё было пять мужей. А единственный сын, Петькин отец, от любовника. Точнее, от любимого человека, но вот именно с ним как раз и не сложилось. Были чувства, любовь, страсть. А ещё были служба, Родина, честь. Семья, что он не мог бросить. Долг, что не мог не исполнить. Он погиб, а бабка, как принято говорить, всю жизнь жила для себя.

Четырёхкомнатная «сталинка» в центре. Дача в заповеднике. Государственные пайки, генеральская пенсия — последний её муж был генералом. А потом в один стылый зимний день она потеряла и сына, и невестку, и ещё нерождённую внучку.

Петькин отец работал на метеостанции. Где-то далеко в тайге, в небольшом селе, построенном геологами, они и жили. Отец вёз жену в роддом, когда гружёный лесовоз решил их судьбу. Снег, метель. Водитель лесовоза даже не заметил, что сбил машину, когда прицеп с брёвнами занесло на повороте.

Петька плохо представлял, как это: смяло прицепом. Ирка тоже. Но других родственников у него не было, поэтому бабка взяла его к себе.

Одно время он её ненавидел, а потом понял, что она лучшая

бабка на свете. Лучшая, что мог пожелать, отчаянно горевавший двенадцатилетний пацан. Она была актрисой, любовницей члена ЦК, всё бросила и приехала за мужем на Дальний Восток, даже в тюрьме сидела, чего только не повидала за свою жизнь. И это она должна была обижаться, что Петька свалился ей на голову в семьдесят лет, а она ничего.

Циничная, без сантиментов, без жалости. Она обращалась с ним как с равным, не делая поправку ни на возраст, ни на его горести, не признавала слабости, а Петька держался ей назло.

Это помогло им обоим выстоять. И сблизиться.

— Ну, что, Ирка-дырка, — прищурила тёмный вороний глаз Алевтина Викентьевна, глядя в карты, — мужик у тебя, вижу.

— Эка невидаль, — хмыкнула Ирка.

— Ты слушай и молчи. Гадать на картах — это тебе не в муку пердеть, они всю правду говорят, — дав Ирке сдвинуть колоду, переворачивала она карты по одной. — А они говорят, что уедет он, мужик твой, но потом вернётся. Из-за тебя, тыква ты юннатская, вернётся. Любить будет, очень, эх, как меня Петькин дед любил, до трясучки. Вдохновляешь ты его, ведьма рыжая, и всю жизнь будешь вдохновлять. Но оступится он однажды, а ты не простишь. И замуж выйдешь за Петьку…

— Ты говори-говори, да не заговаривайся, — усмехнулась Ирка, когда бабка замерла на полуслове и поспешно сгребла карты, словно увидела в них что-то, чего Ирке лучше не знать. — Ты мне Петьку своего не суй. С Петькой у нас другое.

— Ну, петух прокукарекал, а там хоть не рассветай. Моё дело сказать, твоё — верить или нет, — бросила она на стол колоду. — Давай вали уже и так засиделась.

— Вот ты, — покачала головой Ирка, встала. — Тебе привезти чего, старая карга?

— Нюська привезёт, — царственно отмахнулась она. — Зря я этой дуре глухой плачу, что ли.

— Ну как скажешь, — спустилась Ирка с крыльца. — И телефоном уже научись пользоваться, а то сдохнешь, найдём потом только твой труп, обглоданный крысами.

— Крысы, деточка, существа умные, бесстрашные и дружелюбные, в отличие от людей. Они в одиночестве не живут и умирают с открытыми глазами, потому что не бояться смерти. Пусть глодают, крысам не жалко, — усмехнулась она и крикнула вслед: — Что бы он тебе ни предложил, скажи: нет!

— Кто? — обернулась Ирка у калитки.

— Туз пиковый!

— М-м-м… — многозначительно протянула Ирка. — Ну, так и сделаю, как иначе. Ещё бы знать, кто это, — пробубнила она себе под нос.

— Туз, говорю, кто, — хмыкнула бабка, — а не хрен в пальто. Что бы ни предложил — не соглашайся! — достала трость, сложила на резной набалдашник руки.

Гордый профиль, прямая спина, то ли бабка, то ли сам граф Дракула, взирающий на выползшую на небосвод луну, на огни города далеко внизу.

За что её Ирка только любила? Может, за то, что однажды, лет шестьдесят спустя она ведь тоже станет циничной высохшей старой каргой.