Если бы у меня было много денег
Шрифт:
– Ну и что?
Предвидя сопротивление, я начал взывать к его чувству долга, заверил в полнейшей конфиденциальности нашей беседы и обещал больше не беспокоить.
– Милок, - прервал меня Кашин в самом патетическом месте.
– Ты скажи, чего надо-то? И что вспомню - все твое.
– Номер машины.
– Не помню.
– Он не лгал.
– Я как в милиции его назвал, тут же и запамятовал: мне ведь, считай, все семьдесят.
– Кто-нибудь еще этим интересовался?
– Ну, в милицию два раза вызывали, и потом один звонил. Тоже из милиции.
– «Ну и не вспоминай - тебе же лучше». И трубку повесил.
– Положил…
– Не, повесил. Он из автомата звонил. Я проверил.
Дед-то непрост.
– А какой марки была машина, не помните?
– А я их не разбираю. Видел, что не наша - и все. Белая такая, большая, зад тяжелый.
– А тех, кто в машине был, не разглядели? Какие они?
– Какой - разглядел! Я ж только тогда встрепенулся, когда стрельба началась. До этого я туда не смотрел. А тут - бах, бах, дверцы - хлоп, хлоп, только номер и успел разглядеть. И сразу побежал «скорую» вызывать. Один только мне показался чудным по виду…
– Чем же чудной?
– спросил я и замер.
– Понимаешь, они все сейчас с придурью: то в трусах по площади ходят, то штаны какие-то дурные натянут. А этот - в приличном черном пиджаке, а пиджак-то - прямо на майке, без рубашки. И галстук - на голой шее. Разве не чудной? Федя, кончай ночевать, твой ход-то.
– Это он стрелял?
– Да говорю же, стрельбы не видел. Как на них взгляд бросил, они все уже в машине были. Да ты девчонку-то расспроси. Поди она-то их до смерти не забудет.
«Как же, - подумал я, - может, и не забудет, да никому не скажет».
Дед, видно, выдал все, что знал. Я поблагодарил его, попрощался. Он церемонно пожал мне руку, не отрываясь от доски, - похоже, его опять засасывало в пучину сна.
– Да, - вдруг сонно сказал он мне в спину.
– А на одном тюбетейка была. Точно. Я еще подивился, давно их не носят.
Я обернулся, готовый задать еще вопрос, но опоздал - дед уже уложил бороду на доску, голову - на руку и ровно сопел носом. Федя - тоже. Аи да ребята! Аи да комсомольцы!
Забегая вперед, скажу, что позже я разыскал еще двоих свидетелей. Но эти все «забыли». И выстрелов они не помнят, и машины, и убитого милиционера. Что ж, они меня не удивили…
– Кто?
– спросил за дверью Кручинин-отец.
– Я, - был ответ. И это, как ни странно, сработало. Дверь он открыл, но стоял на пороге настороженный, злой, равно готовый и наступать, и сдаться.
И потому я догадался опасливо оглянуться и со значением сказать:
– Мне лучше войти.
Тоже сработало. Он сделал один шаг назад, другой. И мы оказались в комнате, где резко выделялись из всей обстановки чужие для нее, явно новые вещи - японский телевизор с видаком, по которому крутилась какая-то порнуха (видимо, папочка только что слюни пускал), музыкальный центр, а на кухне наверняка мелодично ворчал благородный «Розенлев». На меня испуганно смотрели мать и дочь.
– Вы -
– утвердительно спросил я девушку.
– Мне нужно с вами поговорить. Я разыскиваю бандитов, которые напали на вас и застрелили моего друга…
– Не пущу, - вдруг завизжала мать.
– Я не буду с вами разговаривать, - тихо проговорила Ольга - тоненькая, светловолосая, беззащитная.
– Оставьте ее в покое, - кося одним глазом на экран, врубился папаша.
– Или я вызову милицию, - он положил руку на телефон.
– Спасая честь, а может быть, и жизнь вашей дочери, погиб человек не многим ее старше.
– Никто не спасал, никто не погибал. Газеты надо читать. Там все написано. Уходите.
Что сказать? Про совесть, долг… Я чуть не рассмеялся. Какая тут совесть, когда страх, когда новая квартира и видак с порнухой - вот и вся их совесть!
– Хорошо, я ухожу. Только подумайте вот о чем: в страшную минуту рядом с вашей дочерью оказался человек, заслонивший ее грудью. Но ведь так бывает не всегда.
– Это уже было похоже на угрозу, но я не мог остановиться.
– А что, если в следующий раз вашу дочь некому будет защитить?
Они промолчали, готовясь к новому отпору, не вдумываясь в мои слова. Но я заметил Ольгин взгляд. И он меня обнадежил.
Я положил на журнальный столик свою карточку. Папаша схватил ее как жабу и выбросил в окно.
Я сел в машину, запустил двигатель и долго сидел, упершись подбородком в руль, а взглядом - в забор, за которым была заброшенная новостройка. Я чувствовал усталость. Не гнев, не обиду, не презрение. Ведь в том, что они совершают подлость, Кручинины не виноваты. Виноваты те, кто заставил их пойти на это. И не только их. Ну что, плюсовать это к счету, который я надеюсь им предъявить? Влепить им по совокупности? Так они уже давно на вышку потянули. Что же еще? А может, там… Не знаю…
Бормотание Крошки Вилли напомнило, что надо ехать. Что толку сидеть?
– Устал?
– спросил Прохор.
– Вижу. Ложись-ка ты спать. Утро вечера мудренее, забыл? Да, тебе Полковник звонил, сердится. Ждет твоего звонка.
– Хорошо.
– Я взял аппарат и поволок его за собой на тахту. Плюхнулся, поставил телефон на живот, набрал номер.
– Леша, - строго выговорил Полковник.
– Ты не прав. Поручик волнуется. От тебя нет вестей. Все ли в порядке?
– Нормально. Просто забегался.
– Когда приедешь?
– Завтра.
– Вот и славно. Груня придет, песни играть будет…
Разбудил меня Прохор: одной рукой тряс за плечо, другой протягивал мне трубку. Звонила Женька:
– Тебя какая-то дева разыскивает…
– Кто?
– Не назвалась. Сказала, что позвонит завтра в девять. Будь в конторе.
– А сейчас сколько?
– Два. Ночи.
– Раньше ты не могла позвонить?
– А я только что вспомнила, - безмятежно созналась Женька и положила трубку.
…Я поставил телефон на пол. Уснул. Тут же, как мне показалось, раздался звонок.