Если бы всё было иначе
Шрифт:
– Что случилось? – спросила она.
– Мэл сходила в больницу. Можешь позвонить ей и узнать, что ей сказали?
Она несколько раз моргнула, вероятно, задаваясь вопросом, почему я не могу позвонить Мэл сама или где я была, если вернулась домой не от Коэнов.
– Ладно, – наконец проговорила она, медленно приподнимаясь, чтобы сесть.
Я схватила со столика телефон и протянула его маме.
Когда она его брала, ее пальцы коснулись моих, и я подумала: как чьи-то руки могут быть такими холодными в середине лета?
– Мелани, привет!
Мамин голос звучал бодро и беззаботно,
– Да, я тоже. Хотела поздравить тебя с тем, что Люк окончил школу!
Я сидела в изножье кровати, прижав колени к груди, и слушала мамины реплики. Слушала, как она смеется и шутит в ответ. Этот трюк давался ей не всегда, но иногда она могла ненадолго притвориться, что с ней все хорошо. У мамы каким-то чудом получалось собраться, когда это было действительно важно для нее. Например, на работе или на родительском собрании – хотя это уже была папина территория.
Но я в сотый раз задавалась вопросом: зачем маме притворяться перед Мэл, которая знает обо мне гораздо больше, чем оба моих родителя, вместе взятые? Перед Мэл, которой известно обо всех тех днях, которые мама провела, не вставая с кровати, обо всех таблетках, которые она не хотела принимать, и обо всех врачах, к которым она отказывалась ходить. Кто бы мог подумать, что моя мама – офтальмолог по профессии – будет избегать медицинской помощи? Но она была из тех, кто считает, что лечение необходимо всем, кроме нее самой. А она-то просто устала, замучилась на работе или плохо чувствует себя из-за погоды. Или ей просто нужно побыть одной. Так мы и жили – с безымянным и бесформенным чудовищем, которое поедало мою мать изнутри.
Мама замолчала: теперь говорила Мэл.
Я сидела слишком далеко, чтобы различить слова, но слышала, что ее голос звучит серьезно и печально, словно мелодия в минорной тональности.
Пока она говорила, я почувствовала, как в кармане джинсовых шорт завибрировал мой телефон.
Это была СМС от Люка.
Почему ты ушла?
Люк редко отправлял мне сообщения, а если и отправлял, они меня скорее расстраивали. Он писал полными предложениями, всегда ставил знаки препинания и никогда – смайлики. Тон получался весьма агрессивный.
Но обычно я понимала его достаточно хорошо, чтобы видеть, что он не сердится.
Но в тот вечер он и правда мог сердиться. Как минимум он был сильно озадачен.
Я подумала, не написать ли ему правду – что его брат попросил меня уйти, – но не смогла себя заставить. С Роуэном что-то творилось, и я чувствовала, что должна его защитить, хоть и не была уверена, заслуживает ли он этого. Если бы я рассказала Люку о произошедшем, он решил бы поговорить с Ро, и тогда Ро… кто знает, как бы он поступил?
У меня были дела, про которые я забыла, – написала я в ответ. Я понимала, как невразумительно это выглядит, но ничего лучше в голову не пришло.
Они не могли подождать? – тут же пришло сообщение Люка. Я помимо воли ощутила мрачное удовлетворение – по крайней мере, он не считал, что мне не место в их доме.
Я
Что бы ни происходило с Ро, это останется неизменным.
Меня охватил гнев, смешанный с сожалением.
Нужно было настоять на своем. Не нужно было уходить.
И, если честно, я понимала это и без слов Люка. Я всем сердцем чувствовала, что должна была вместе с Коэнами пережить этот вечер – худший в жизни каждого из нас.
Мама уже заканчивала разговор с Мэл, поэтому я не ответила на сообщение Люка.
Я сунула телефон обратно в карман и снова подошла к кровати.
– Береги себя, Мелани, – произнесла мама печальным голосом, и в моем горле образовался комок.
Она повесила трубку и обо всем мне рассказала. Она произнесла эти слова быстро, как будто считала, что будет милосерднее оторвать пластырь настолько резко, насколько возможно. Если бы в тот момент я могла мыслить разумно, я была бы ей за это благодарна.
Я спрятала лицо в ладонях, зарыдав так, словно состояла из одной только воды, и тогда моя мама сделала то, что не делала никогда раньше.
Она пододвинулась на середину кровати, чтобы я могла прилечь рядом с ней.
Я лежала в комнате родителей и плакала так, словно больше никогда в жизни не увижу Мэл. Мама молча гладила меня по голове, пока я заливала ее простынь слезами и соплями.
Пока я росла, я порой не видела маму целыми днями. Она могла лежать в постели или сгорбившись сидеть в полутьме своей комнаты. Папа говорил, что ей нужно время. Ей нужно побыть в одиночестве.
Иногда он укутывал ее в теплую одежду и вел гулять в лучах закатного солнца. Ее глаза выглядели запавшими, а она сама – бледной и осунувшейся.
«Ей нужно подышать свежим воздухом».
А вот я никогда не была ей нужна. Правда, папа пользовался любой возможностью, чтобы сказать мне, что она меня любит.
Ей только нужно поправиться – но она меня любит.
Я не знаю, верила ли я его словам. Но если бы и не верила, тот вечер доказал мне, что папа был прав. Мама обнимала меня и слушала, как я плачу по женщине, которую я бы снова и снова предпочла ей – и предпочитала всегда.
Лето в Винчестере – та еще сволочь.
Год назад я занималась матанализом в летней школе и пыталась справиться с новостями – с такими, которые сотрясают твою жизнь до основания. Но, по крайней мере, у меня был кондиционер.