Если Небо Упадет
Шрифт:
— Вряд ли.
— О чем ты?
— Это трудно описать, — Дима стоит ко мне спиной. Вновь сжимает перила, правда, теперь я вижу, как от злости трясутся его плечи, слышу, как тяжело он дышит, и мне действительно становится страшно. Медленно поднимаюсь, хочу подойти к парню, но не решаюсь. — Помнишь пузыри в твоей голове? В моей они тоже есть.
— Пузыри?
— Да, ты рассказывала, они взрываются и тебе тут же хочется покончить с собой. Вспоминаешь? Ну, в тот день, когда ты решила напиться снотворного. В пятнидельник. Поняла? Так вот, я почти всегда контролирую их, но бывают моменты,
— Доктор?
— Да, он вечно пытается свернуть мои мозги в трубочку. Раньше заставлял давиться таблетками, теперь говорит концентрироваться на хорошем.
Ошеломленно вскидываю брови. Дима тоже ходит к психологу? Мне не по себе. Вижу, как напряжено тело парня, как грузно он дышит, и почему-то боюсь, что сейчас именно тот момент, когда он может взорваться. О, господи. Одна моя часть хочет убежать, другая — просит остаться. Это ведь тот милый незнакомец с гетерохромией радужной оболочки. Неужели он может быть опасным?
— Знаешь, что хуже, чем смотреть на девушку, болеющую раком? Смотреть на ее родителей. Я думаю, тогда мама и свихнулась, когда Арине поставили диагноз. Ненормальная дура.
— Зачем ты так? — недоуменно восклицаю я. — Это неправильно!
— А как нужно, Мира? — срывающимся голосом интересуется Дима и оборачивается. Его глаза припечатывают меня к земле, просто сжигают. И теперь я действительно хочу убежать, прямо сейчас, потому что в таком виде парень жутко меня пугает. Но я не могу даже пошевелиться. Смотрю на то, как он зло кривит рот и кричит, — как назвать женщину, подстригшуюся на лысо после чужой химиотерапии? Как ее назвать, если с апреля она не снимает черное платье? Даже спит в нем. Хочешь, чтобы я к ней нормально относился? Не могу. Не могу даже находиться с ней рядом! И папа не может, сам чахнет. Денег нет, он на работе убивается, а она только и делает, что наглаживает свой траурный костюм днем и ночью, днем и ночью!
Не знаю, что ответить. Сглатываю, пытаюсь подать хотя бы какой-нибудь звук, но не успеваю.
— Я напугал тебя.
— Нет, — я растеряно мотаю головой. — Все нормально.
— Я напугал тебя! Зачем лгать? — срываясь с места, орет Дима и, остановившись прямо перед моим носом, повторяет. — Зачем обманывать? — Его крик врезается в меня, словно клинок, и я сжимаюсь, будто губка, превратившись в смятое, беззащитное существо. Думаю, в глазах слезы, потому что мне больно. Внутри разбивается последняя надежда на добрых людей. Под музыку, льющуюся со сцены, я вновь возвращаюсь к началу. Возвращаюсь в точку, где нет света и нет обратного пути. — Прости, — вдруг шепчет он, широко раскрывая глаза, — прости меня, — и неожиданно кладет голову мне на плечо.
Не двигаюсь. Руки держу прямо, не моргаю, смотрю перед собой на люстру и думаю: это нереально. Это не Дима. Нет, это не тот человек, который пускал самолетики с неба, который бежал со мной по мостовой и пел песни. Не тот человек, который заставил меня залезть на крышу автобуса, сжал мою руку. Это кто-то другой, да!
— Все нормально, — не своим голосом, отвечаю я. По щеке катится слеза. — Все хорошо.
— Прости меня, Мира.
Образ сильного парня разрушается, просто падает, как под корень срубленное дерево. Теперь я вижу настоящего Диму, вижу его чувства и не ощущаю прежнего восхищения. Нет, я ни в коем случае не испытываю отвращения. Может, мне страшно — да, но отвернуться от парня попросту потому, что он оказался таким же, как и все: слабым, разбитым, бессильным против смерти человеком — смогу ли я? Разве за такое ненавидят? Разве из-за такого бросают?
Самым неожиданным образом человек, поддерживающий во мне жизнь, вдруг сам стал тем человеком, которого нужно поддерживать.
Я пытаюсь взять себя в руки. Скидываю с лица ужас, медленно поднимаю ладони и кладу их на его спину. Надеюсь помочь, хотя сама готова развалиться на части. Мне почему-то так обидно. Так страшно. Что он может с собой сделать? Что он может сделать с другими? Закрываю глаза крепко-крепко, откидывая назад жуткие мысли, и шепчу:
— Я с тобой.
— Но я обманул тебя.
— Ничего. Мы справимся. Ты справишься.
— Пузыри опять в моей голове. Они опять взрываются.
— А ты переключись на что-нибудь другое. Вспомни слова доктора: подумай о хорошем.
— Мой доктор — идиот. Ему самому впору найти психиатра.
— Дим, — нагинаюсь, приподнимаю лицо парня и встречаюсь с ним взглядом, — зацепись за что-то, попробуй.
— Тебе это никогда не помогало. — Кривя рот, отвечает парень. Его глаза красные, будто он плакал, и мое сердце взвывает. Не могу видеть его таким.
— В моей жизни не было ничего такого, за что можно было бы ухватиться. — Помолчав добавляю. — До этих пор.
— Мира, я ввел тебя в заблуждение. Сначала хотел помочь, а потом сам стал за тебя держаться. Помнишь тот день в больнице? — Киваю, и он тихо продолжает, — я тогда слышал пузыри, но не сорвался.
— Вот видишь. Ты справился.
— Только благодаря тебе.
— Сейчас я тоже рядом.
— Но теперь в твоих глазах нет прежнего восхищения. Теперь ты другая.
Я собираюсь ответить, что это не так, что он ошибается, но не отвечаю. Просто молча смотрю на парня и пытаюсь придумать, как спасти нас обоих. Если он держится за меня, а я за него — все просто, ведь так?
— Пойдем, — касаясь его лица, шепчу я, — мы справимся. Переживем эту черную полосу и, наконец, сможем нормально жить. Как-то мой доктор сказал, что, страдая, я становлюсь эгоисткой, что людей много, бед тоже, и нужно просто оставаться сильной. Я хочу, чтобы мы были сильными, а ты?
Дима лишь кивает. Думаю, это согласие, потому сжимаю его руку и тяну к двери.
— Идем, нам не нужно здесь находиться.
— Считаешь, смена обстановки поможет? — усмехается парень. — Боюсь, проблема гораздо больше, чем весь этот чертов зал.