Если очень долго падать, можно выбраться наверх
Шрифт:
– Когда Ким вышла из комнаты – тогда, в первый раз…
– Да, и что?
– …ты что-нибудь видел?
– Видел? – Женское лицо без глаз, носа и рта. Нет, это было позже, и не видел на самом деле. Подожди. Перья на – нет, что-то другое, какой-то примат, шишковатый, надо ему сказать:
– Такой шишковатый, короткий…
– Пачу…
– Нененене. –
Гноссос крутанулся назад и ткнул пальцем туда, где Абрикос, только что оттолкнувшись напряженными лапами, поднялся над полом, взлетел в воздух и – вниз на шафранную подушку, сцапав передними лапами паука, мгновение назад удиравшего от него по стене.
– Видишь? Ты видел? Я знал, что он прыгнет. Я чувствовал…
– Что шишковатое, Гноссос?
– Нет. Ничего. Ничего не было. – Отобрать у кота паука. Потихоньку. Еще живой, видишь: лапками дрыгает. Черная вдова, ты меня укусишь? Не та форма. Мужеубийца. Жук-богомол, самка отъедает ему голову, пока он ее трахает. Вот, росянке. Стручок ждет. Надо бы его покормить.
– Пинцет.
– Минутку. – Бет вырастает рядом. Как она узнала? Эта музыка.
– Я слышу звуки, Калвин.
– Я только что включил, Гноссос.
– Рага? – Ситар гоняется за гаммой. Я на тамбурине, гулко, провода на ветру, легкими волнами. Мягко.
– Вот.
– Что?
– Пинцет. – Бет прямо перед ним, протягивает пинцет. Зачем? Паук. Правильно. ладно. За одну ногу. Легонько. Интересно, цветок чует запахи? Ого, волынка разговаривает. Сконцентрироваться. Точнее. Вот так. Вот так. Закрывается. Абрикос тоже смотрит. Боишься? Скормить ему кота? Здоровый слишком, вони будет. Другие коты возжаждут мщения, придут в ночи на запах моих козлоногих копыт. Ты убил нашего брата. Умри, неверный.
– Пошли, – сказала Ким, – ужин готов.
Ким. Отцовские замыслы. А ее тело – чье? Нельзя об этом думать. О, смотри. Еда,
– Синие груши?
– Папа их красит.
– Эй, я хочу синюю грушу.
Стол уже накрыт: ужин разложен в антропоморфные блюда, разлит в пустые утробы черноглазых керамических созданий и готов выплеснуться сквозь их кривые глиняные пасти. Горы дымящегося шелушеного риса, неотшлифованного, пахнущего крахмалом; лоханки желтого карри, куски баранины мягко распадаются; жареный миндаль, посыпанный кунжутом; натуральная окра; палочки глазированного ананаса; флаконы с розовой водой; чашки топленого масла; манговый чатни; ароматный дал; графины темного вина; кисло-сладкие перцы; синие груши в мятном сиропе; Гноссосу хочется всего сразу, он предвкушает любой экзотический вкус, любой неведомый аромат.
– Сюда, – сказала Бет, – во главу стола.
– Я? Ты что, старушка, на почетное место?
– Ты же у нас воитель, – сказал Калвин.
– Ого. – Опускаясь на стул, теребя салфетку, принюхиваясь к яствам и разглядывая тарелку с громоздящимся на ней великолепием. – Танцовщицы, старик, вот чего нам не хватает. Звон браслетов, парящие феи, гибкие сильфиды.
– Это же очень просто, – сказала Бет, взмахнув поварешкой, словно дирижерской палочкой. – Закрой глаза и смотри.
Попробуем.
Ну конечно, вот они все – подмигивают ему из-под безмолвных вуалей. Оп-ля.
После ужина Гноссос сидел в полном лотосе под одной из зонтичных австралийских магнолий и грыз кешью в роговой скорлупке.
– Я падаю, Калвин.
Толстым пером Блэкнесс небрежно набрасывал его силуэт, обозначая черты лица, но не удержался, и из переплетения волос теперь выглядывали сатиры и нимфы. Его собственный лоб сжимался и хмурился, темные глаза искали что-то, по обыкновению смутно намекали на неопределенное, едва определяемое.
Конец ознакомительного фрагмента.