Если свекровь - ведьма
Шрифт:
Какие валенки. Я их только в детстве в детский сад надевала. И какая мне разница, в каком климате будет свадьба моего Миши с другой женщиной!
— Да лучше б там был климат Северного полюса, — сказала я инспектору, — чтобы они себе задницы поотморозили!
Хм. Кажется, я злюсь на Мишу тоже. Но ведь его околдовали, он ни при чем! Бедный мой, заколдованный Мишка!.. Но он пялился на эту дуру с самого начала!
— Извини, — сказал Бондин, — я не подумал, что это может тебя расстроить.
Стюардесса появилась снова и осведомилась,
Инспектор от обеда отказался. Я пожелала пиццу и сладкий чай, Орхидея попросила манты и зимний салат, а Николай-Николас — ну дает! — шоколадных печений.
Есть пиццу рядом с бледным и напуганным инспектором, который не ел ничего и сидел, прямой как палка, в своем кресле, было довольно неловко.
Он пару раз пытался заговорить — то ли чтобы отвлечься от своего страха, то ли чтобы заглушить мое чавканье, — но темы выбирал дурацкие.
Сначала спросил, какую музыку я люблю. Более никчемного вопроса я не знаю. А может, я вообще не люблю музыку? Хотя, да, люблю на самом деле. Частенько слушаю что-нибудь под настроение. Но вот именно «что-нибудь».
— Без разницы, — ответила я, прожевав очередной кусок шикарной пиццы — наверняка самой настоящей, итальянской — и запивая его чаем.
Инспектор сумел даже оторвать взгляд от стены, посмотрел на меня изумленно:
— Как это без разницы?
— Вот так.
Я продолжила есть, потому что ужасно проголодалась. Вежливо было бы спросить, какая музыка нравится ему. Но мне-то зачем переходить на его скучный уровень разговора?
— Закажите себе пиццу, — посоветовала я ему. — Она у них супер какая вкусная.
— Я не голоден, — сказал он.
Не успела я посочувствовать ему по поводу его страха высоты, как он снова спросил:
— А с Мишей вы давно познакомились?
Нет, ну вот обязательно касаться этой темы?
— Год назад, — сказала я с таким мрачным видом, что он поостерегся спрашивать дальше.
Орхидея и Николай между тем весело хихикали, доедая обед, а стюардесса уже подносила им следующую порцию алкоголя.
Мне захотелось пересесть к ним, подальше от этого неловкого зануды. Я взяла тарелку с пиццей, встала, обошла стюардессу и села в кресло напротив Орхидеи, у окна.
— Мне тоже водки, — сказала я.
— С лимоном или, может, с апельсином? — услужливо осведомилась стюардесса.
— С апельсином! — Попробуем, что это за штука такая будет. Вообще-то я водку не пью. Ну, может, пробовала раз в жизни. И мне не понравилось, насколько я помню. Горько, невкусно и пьянеешь сразу.
Но сейчас это будет, пожалуй, самое оно.
Мы дружно дзенькнули рюмками, те двое хлопнули напиток одним махом, я глотнула немного прохладной и жгучей влаги — как крепко! Стюардесса снова наполнила рюмки и оставила квадратную бутылку и тарелку с кружками лимона и апельсина на столе, решив, похоже, что за нами бегать не успеешь.
Николай доел последнее печенье на тарелке,
— А что это вы читаете? — поинтересовалась Орхидея.
— Да так, по работе надо, — ответил Николай, вздыхая. Наверное, ему хотелось болтать с Орхидеей, а не заниматься работой.
Он снова заводил по страницам карандашом и забормотал: «Нет, нет».
Я вытянула шею, пытаясь заглянуть в книжку. Но он держал ее, наклонив к себе, так что мне это не удалось.
Я уставилась в иллюминатор, смотрела на облака, а мысли о Мише снова меня атаковали. Где он сейчас? Летит в самолете, так же, как я? Нет, не так, как я. Он ведет самолет, а рядом сидит и щебечет эта глупая блондинка. Подсказывает, куда поворачивать. В салоне где-нибудь на кресле раскинуло пышные юбки белоснежное платье, на полу стоит большая коробка с тортом… И Мелисса радуется, предвкушая свадьбу. И почему мы с Мишей не поженились раньше? Хотя… он и сейчас-то сделал мне предложение только потому, что бабушка ему велела. Любит ли он меня на самом деле? Хочет ли и правда прожить всю жизнь со мной?
Подойдя к таким мрачным и тревожным вопросам, я решила, что чем пялиться в иллюминатор, лучше выпить еще водки.
Что я и сделала.
Стюардесса поставила на столик тарелку с бутербродами с красной и черной икрой. Я взяла с красной и закусила. Черную я никогда не пробовала — кто его знает, может, она совсем невкусная? А разочарований на сегодня мне и так хватает.
Николай наконец вложил карандаш в книжку, захлопнул ее и сказал непонятно и с радостью:
— Точно нет. — Потом опустошил одну из стоявших на столе рюмок, покосился на Орхидею, которая подносила ко рту бутерброд с черной икрой. — Вы, кажется, любите черный цвет? — указал он на бутерброд.
Но ведь Орхидея даже не в черном платье! Нет, у влюбленных какая-то бешеная интуиция.
— Вы угадали, — ответила Орхидея, съела бутерброд и наклонилась к Николаю: — Потому что, говорят, он стройнит.
Николай возразил:
— Но вы и так в отличной… в отличной… ф… ф… как ее… — Похоже, он забыл слово «форме». — В отличной кондиции! — выговорил он.
В отличной кондиции сейчас был он сам. Привык, видимо, к детским коктейлям, а тут — водка.
— Спасибо, — сказала Орхидея. — Вы самый галантный собеседник на свете.
— А еще я умею… — Дядька приложил ладонь ко лбу. — Умею… — Память опять подводила его. — Я что-то умею, — решительно договорил он.
И что он там умеет? Я хихикнула, потому что мне на ум пришли всякие смешные неприличности.
— Вы заешьте. — Орхидея подала ему тост с черной икрой.
Он взял, рассмотрел его, как какое-то невиданное чудо, и сказал:
— Странная печенька.
— Это тостик, — сказала Орхидея.
— Странный шоколад, — сказал дядька, поворачивая бутерброд так и сяк. Часть икры шлепнулась на пол.