Если только ты
Шрифт:
Воспоминание производит весьма неудобный эффект на моё тело. Слава Богу за плед, который я подтягиваю повыше на коленях. Я сгибаю в колене здоровую ногу и подтягиваю к себе, чтобы скрыть то, что начало происходить.
Вот с чем я остаюсь, раз мне пришлось отказаться от «кутежа». Я настолько на взводе, что наполовину твёрд просто при виде румянца.
Закрыв глаза, я вспоминаю последний раз, когда видел мою мать и отчима. Это очень быстро обрывает проблему, которая начала зарождаться в моих брифах.
— Я здесь… — продолжает
Проклятье, когда мои глаза закрыты, это возбуждает ещё сильнее — слышать хрипотцу её голоса, повышение тона в конце каждой фразы.
Я приоткрываю один глаз и сердито смотрю на неё, основательно раздосадованный этим.
— Ты здесь? Выкладывай уже.
Её челюсти сжимаются. Зигги выпрямляется, крепко скрестив руки на груди.
— Я здесь, потому что… — она делает глубокий вдох, и теперь я чувствую себя абсолютным мудаком. Её губы шевелятся, но слова не срываются с них, будто застряли где-то между её мозгом и языком. Она зажмуривается и отворачивается, садясь боком на шезлонге, и морской бриз высвобождает ещё больше прядей из её косы. Я наблюдаю, как эти пряди подпрыгивают и танцуют на ветру как языки пламени, после чего обёртываются вокруг её головы, скрывая лицо.
Её плечи поднимаются, затем опадают. Глубокий вздох, будто она настраивается.
— У меня есть… идея. В смысле план. Это поможет нам обоим выбраться из наших текущих… положений.
Мои брови удивлённо приподнимаются. Младшая сестрёнка Рена — это последний человек, от которого я ожидал бы плана, помогающего мне выбраться из моего бардака.
— Почему ты хочешь мне помочь? Когда я видел тебя в последний раз, я приставал к тебе, оскорбил и довёл до слёз.
И я ненавидел себя за это.
— Ты не довёл меня до слёз, — ровно произносит Зигги. — Ну то есть, по сути да. Но это были злые слёзы. Ты меня выбесил. Но… — между нами повисает молчание, затем она говорит. — Если ты сказал об этом как мудак, это ещё не означает, что ты не прав. Если я хочу быть увиденной, я должна взять на себя ответственность за это. И тут в игру вступаешь ты.
Я с любопытством смотрю на неё.
— Продолжай.
Она склоняет голову, когда ветер бросает ей волосы в лицо, скрывая её от меня. Её пальцы сцепляются на её коленях.
— Тебе нужно поправить публичный имидж.
— Кажется, Фрэнки использовала термин «воскресить».
У неё вырывается мягкий фыркающий смешок. Я невольно улыбаюсь от этого звука. Она пожимает плечами.
— Одно и то же.
— Не особо, но я тебя выслушаю.
Между нами воцаряется очередная пауза, пока Зигги проводит ладонями по бёдрам и садится прямее.
— Я хочу, чтобы мой имидж… слегка запятнался. Повзрослел, можно сказать.
Мои губы хмуро поджимаются.
— Я не понимаю.
— Каждый из нас обладает тем, в чём нуждается другой. У меня репутация хорошей девочки. У тебя скандальная известность плохого парня. Если нас будут видеть
Я моргаю, ошеломлённый тем, на что она намекает.
— Ты предлагаешь, чтобы мы притворились, будто встречаемся, потому что я ни за что, чёрт возьми…
— Нет! — Зигги качает головой. Ветер меняется, отбрасывая её волосы назад гладкими медными прядями. — Не надо притворяться, что мы встречаемся. Просто притворимся… друзьями.
Это слово падает как камень в неподвижный, холодный колодец тех немногих чувств, что у меня есть, и расходится рябью как незваная тревога. Я невольно зацикливаюсь на том, как она сказала это слово «друзья» — как будто для неё оно такое же странное, как для меня.
Пусть кто-то вроде меня не заслуживает и не желает дружбы, но с ней-то что не так, чёрт возьми?
Приглушенная ноющая боль эхом проносится по мне. Это уже перебор. Я затягиваюсь косяком и удерживаю дым в лёгких, успокаиваю себя, говорю себе, что эта боль вызвана лишь тем, что она сестра Рена. Потому что единственный человек в моей жизни, которого я умудрился не отпугнуть, свирепо любит её и оберегает.
— Друзьями, — повторяю я на выдохе.
Ветер отбрасывает назад её волосы, открывая её профиль — тот длинный прямой нос, каскад коричных веснушек-искорок. Зигги пожимает плечами.
— Да. Друзьями.
— Что ты скажешь своему брату? Он не начнёт подозревать из-за того, что я резко подружился и с тобой тоже?
Зигги кусает губу.
— Я что-нибудь придумаю. Очевидно, эта дружба должна быть недавней. Может, она зародилась, когда мы с тобой поговорили на свадьбе, и это не ложь. Мы правда говорили.
Я не думаю о том, что мы говорили на той террасе. Я думаю о том, как наблюдал, пока она поднимала платье как ожившая мечта, погружала свои руки в складки ткани…
«Не думай о том, как она снимала свои трусики. Не думай о том, как она снимала свои трусики».
Я издаю гортанное рычание и массирую свою переносицу.
— Мы сроднились на основании… чего-то, — продолжает она, не замечая моих страданий. Хмуро морщит нос. — Я придумаю, что ему сказать, и Рен поверит мне, потому что это же Рен, вот и всё. Друзья. Абсолютно правдоподобно.
У меня вырывается вздох.
— Зигги, я не сродняюсь с людьми. Я не типаж «друга». Я сомневаюсь, насколько правдоподобным это будет.
Я смотрю, как она хмурится в профиль, поскольку она до сих пор не смотрит на меня. Её глаза не отрываются от её сцепленных рук.
— Ты дружишь с Реном.
— Да, но это потому, что твой брат святой с комплексом спасать неспасаемое.
— Тогда вполне правдоподобно, что я тоже вижу тебя в таком свете. Кроме того, ты не неспасаемый, — говорит она будничным тоном. — Всех можно спасти.