«Если ты пойдешь со мною…». Документальная повесть

Баки-Колодный Рут

Федоров медленно поднялся. Он чувствовал невероятную усталость.

Глава двадцать третья

Перелом

Федоров решил не откладывать поездку в Иерусалим, так как все больше сомневался, правильно ли поступил, согласившись на миссию в Палестину. После разговора с Устиновым ему по-иному представились и его мечты о Святой Земле, и тоска по Ольге. Его измученная душа жаждала отдыха и перемены обстановки.

Русское подворье кишело народом. Коренастые бородатые мужики, бесплодные женщины, нищие беззубые старухи и множество священников в черных рясах заполняли площадь перед Троицкой церковью.

Федоров приехал в Иерусалим вечером. Он был одет как обычный паломник и легко слился с толпой. Все

происходящее напоминало храмовый праздник в русской деревне, только беспорядка было еще больше. Паломники в длинных одеждах грелись у костров, пили горячий чай и кипятили воду на огне. Некоторые закусывали сушеной рыбой и черным хлебом с луком. Люди сидели отдельными группами, которые не общались между собой. Видно было, что паломники устали от странствий и волновались перед полуночной молитвой. Федоров расхаживал между ними, вглядываясь в морщинистые лица. Слушая голоса этих людей, он заражался их тоской, болью и раскаянием. Сергей позабыл, что его цель наблюдать за паломниками, — он стал одним из них. Темная земля, на которой они сидели и жгли костры, была одновременно реальной и святой. В окнах церкви переливались разноцветные огоньки. Ощущение святости этого места, где жил и умер Спаситель, переполняло душу Федорова. От церкви исходило яркое сияние.

На следующий день Федоров побывал в русской церкви в Гефсиманском саду, съездил в монастыри Эйн Керема, побродил по печальному, грязному Святому городу. На душе у него было тяжело. Под вечер он оказался на Виа Долороза. Впереди него, покачиваясь, словно пьяные, брели два парня. Один размахивал руками и выкрикивал невнятные слова, другой истово бил себя кулаком в грудь.

Федоров шел за ними, влекомый любопытством и смутными предчувствиями, неуверенный, постепенно теряющий ощущение прошлого и будущего. Существовали только его шаги по святым плитам, по которым когда-то ступал Иисус. Сердце его ныло, но он не задавал себе вопрос почему. Его личная печаль слилась со скорбью христианина, прозрачной волной накрыв его с головой, точно куполом.

В канун Пасхи паломники умывались из бочек за церковью, надевали самую чистую одежду и шли в храм, с волнением ожидая окропления святой водой. Долгие часы поста и молитвы просветляли и очищали их души. Заботы, тревоги, болезни уступали место умиротворенности и вере в обновление. Во время многочасовых молитв паломники начинали ощущать себя частицей мироздания и примирялись с трудной судьбой. Молитвы, просьбы к Богу, рассказы о чудесах переплетались с повествованием о страданиях Христа — все вместе создавало атмосферу духовного возрождения. Федоров выстаивал вместе с паломниками длинные службы и чувствовал, что внутренне обновляется, как дерево, которое сбрасывает листву для того, чтобы весной на нем распустились почки. Разочарование спадало с него подобно шелухе, и он ощущал, что примиряется с судьбой и что жизнь его обретает новый смысл.

Тихие голоса молящихся к полуночи зазвучали громче. Паломники напряженно ожидали чуда воскресения Спасителя. Действия и голос священника возвещали наступление великого часа. Души молящихся незаметно подготовлялись к моменту перелома, к рождению для новой жизни.

Вот мы и вместе, Оленька, одни в этом многолюдном зале. Ты в моем сердце, и я с тобой. Телесное твое присутствие не обязательно. Незримая, ты стоишь возле меня. Ничто не разрушит наш союз. Оленька моя, Оленька, Оленька! Наши души соединены навек, и никто не разлучит нас. Расстояния, разные религии и нации — какая все это ерунда! Федорову стало удивительно спокойно. Одухотворенная атмосфера, царившая среди паломников после долгих дней подготовки и изнуряющих молитв, захватила и Сергея.

Внезапно в церкви вспыхнули тысячи огней. Священники сбросили черные накидки, под которыми засияли одежды красного бархата, расшитые золотом. Звуки музыки и слова молитвы наполняли сердца верующих ощущением просветленности и начала новой жизни.

Глава двадцать четвертая

Андромеда [15]

Через неделю после Пасхи Федоров внезапно получил приказ возвращаться

в Россию, где вспыхнули рабочие волнения, ставившие под угрозу существование монархии. Правительство понимало серьезность положения и пыталось как можно скорее прекратить беспорядки. По сравнению с этой задачей слежка за деятельностью российских евреев в Палестине и за строительством железной дороги Яффа — Иерусалим было делом второстепенным. Большинству разведчиков — офицеров тайной полиции — пришлось тогда вернуться на родину. Оказался среди них и Федоров. Неожиданный приказ снял камень с его души.

15

В греческой мифологии дочь царя Эфиопии, отданная им в жертву морскому чудовищу, опустошавшему страну, и спасенная Персеем.

Самый тяжелый период в жизни Ольги и Иегошуа совпал с эпохой больших перемен в России. После отмены крепостного права тысячи крестьян устремились в город на заработки. Переход от рабства к относительной свободе породил неразрешимые социальные проблемы и нарушил вековой образ жизни различных слоев населения. Бывшие крепостные и их потомки пополняли ряды пролетариата, который стал источником революционного брожения и постоянной угрозой дому Романовых. Окрепло революционное движение. Активно действовала и «Народная воля», членами которой были в молодости Иегошуа и Ольга, несмотря на почти ежедневные аресты, ссылки и казни ее активистов. Повсюду распространялись листовки с призывами к народовластию. На крупных фабриках вспыхивали забастовки.

Пытаясь справиться с ситуацией, власти пошли на создание легальных рабочих организаций под полным контролем полиции, которые провозглашали своей целью улучшение условий жизни рабочих, не выдвигая, естественно, никаких политических требований. Предполагалось, что сытые рабочие успокоятся и будут менее опасны для существующего строя. Принадлежала эта провокационная идея жандармскому полковнику Сергею Зубатову.

Новое движение возглавила еврейка Маня Вильбушевич — сестра инженера Гедалии Вильбушевича, жившего в Яффе в те же времена, что Ольга и Иегошуа. В юности Маня попала в тюрьму за революционную деятельность. Она не выдала своих товарищей даже под пытками. Ею заинтересовался Сергей Зубатов, бывший тогда начальником тюрьмы, и нашел к ней особый подход. Вместо пыток и оскорблений он стал обсуждать с девушкой мировоззренческие вопросы и сам давал ей читать социалистическую литературу. Неопытная энтузиастка без труда попалась в расставленные сети. Более того, хитрому полковнику удалось влюбить в себя молодую революционерку. В конце концов Маня Вильбушевич, не слишком сознавая, что делает, согласилась возглавить рабочее движение, находящееся под крылом тайной полиции. Она искренне стремилась улучшить жизнь рабочих, а Зубатов намеревался с ее помощью получать необходимую информацию.

В апреле 1903 года разразился кишиневский погром. В Кишиневе было убито пятьдесят евреев, ранено около пятисот, разграблены многочисленные дома и лавки. Выдающийся еврейский поэт Хаим Нахман Бялик, побывавший на месте погрома в качестве журналиста, написал тогда свою знаменитую поэму. Публицист Ахад Гаам призвал к созданию организаций самообороны. В числе немногих, кто откликнулся на этот призыв, были члены зубатовской организации, официально имевшие право носить оружие. Кишиневские события потрясли Маню Вильбушевич — в списке женщин, изнасилованных во время погрома, она нашла имена своих знакомых. Одна из них покончила с собой несколько месяцев спустя.

За погромами стоял министр внутренних дел антисемит Вячеслав Плеве. В сентябре 1903 года он объявил зубатовские организации вне закона. В отместку «независимые» решили убить министра. Маню Вильбушевич отправили в Германию доставать деньги и взрывчатку. Во время ее отсутствия полиция арестовала большинство заговорщиков. По возвращении в Россию Маню также ожидал смертный приговор.

Старший брат Мани Гедалия очень опасался за жизнь сестры. Он решил сделать все, чтобы она приехала в Палестину. В Яффе жил еще один брат — Нахум, которого Маня очень любила. Гедалия уговорил Нахума написать Мане, что он очень болен и просит, чтобы она приехала ухаживать за ним.