Если женщина хочет…

Павлова Юлия Васильевна

Градусник показывал тридцать восемь и четыре, мама закатывала глаза, умоляя вызвать врача, Ольга стойко мычала в ответ «нет» и пила антибиотики.

О еде она даже думать не могла, хотелось только чая с лимоном, причем не горячего — температура его должна была быть примерно тридцать шесть градусов. На другую температуру десна и щека взвывали болью, напоминая о необходимости нежного с ними обращения.

В холодильнике Ольга нашла пузатый пузырек с мазью Вишневского, набрала в аптечке марли и ваты. Мама, зная о ее пристрастии к варварским методам лечения, хотела

было показать характер и все-таки вызвать врача, но Ольга поморгала, нагоняя слезу на глаза, и мама сдалась.

Валерий, мамин муж, должен был приехать с высокогорного курорта через пару дней, мама обещала к этому времени закончить ремонт. Ольга с отчимом друг друга терпеть не могли. Представляя, какой нудный и бесконечный выговор ожидает маму за растянутый по вине «балованной дочки» ремонт, Ольга даже попыталась извиниться, но мама только махнула рукой.

— Семи смертям не бывать, а одной не миновать. Я с Валерой справлюсь, не впервой. А ты лежи, выздоравливай, хотя зря отказываешься от медицинской помощи.

До вечера Ольга читала, поглядывая на пузырек. Пока класть мазь было рано, щеку раздуло сильно, боль начала угасать. Это всегда так: пока ткани ноют от прибывающих лейкоцитов и других защитных компонентов, больной воет от боли, а окружающие не понимают, с чего это он на стенку лезет. А когда щеку раздует до неприличного состояния, ткани расширятся, переболеют и успокоятся, тогда окружающие, с ужасом глядя на перекошенное лицо, начинают усиленно сочувствовать. А больному легче, ему теперь остается потерпеть, когда вся гадость локализуется, выдвинет в авангард сформировавшийся гнойник с омерзительной желтой головкой. А там уже недолго ждать: отмершие ткани прорвутся, выплеснут гнойную жижу, и лицо вновь обретет нормальный человеческий вид.

Именно в последней стадии формирования гнойника Ольга решила прикладывать мазь Вишневского. До этого — рано, после этого — поздно.

В запасе у Ольги было еще несколько часов. Как же все-таки хорошо у мамы! И чай в постель, и тишина, и никто не дергает с вопросами «Что я буду кушать?» или «Где мои носки?».

Вечером Ольга впервые за трое суток смогла обойтись без болеутоляющего. Щека, конечно, ныла и дергалась в такт пульсу, но вполне терпимо, бегать по потолку и стенам уже не тянуло.

Олег. Городской рынок

Доехал Олег за пятнадцать минут. По масштабам любого уездного города рынок был огромен, но их Городок стоял на стыке Казанского направления железной дороги и трассы на юг, поэтому товар, по уважительным причинам не могущий безнаказанно продаться Москве или проехать без пошлины еще двести километров в сторону юга, сбывался здесь. Торговали вагонами, фурами, тоннами, ведрами, килограммами, пучками, граммами — как повезет.

Сейчас асфальтовый квадрат полтора на полтора километра был примерно наполовину заставлен рядами машин и полосатыми яркими палатками. Между ними валялись пустые коробки, ветер гонял цветные обертки и мятые газеты.

Олег заехал на территорию рынка, огляделся. На продуваемом пространстве женщины,

по большей части с Украины или Молдавии, с громкими голосами и покрасневшими руками, складывали палатки, переговариваясь с охранниками легким матерком.

Коренастые темнолицые мужички в неизменных норковых шапках на сальных волосах прохаживались, держа руки в карманах, и делали вид, что разговоры женщин их не касаются. Но если подъезжала машина с товаром или охранники задавали вопросы по торговле, они подскакивали со всех сторон, убеждали гортанными голосами, размахивали руками, а после опускали их в карманы и опять расходились с нарочито равнодушными лицами.

У машин в дальнем ряду стоял канареечный «газик», и Олег подъехал туда. Наряд милиции деловито перетаскивал в автомобиль пакет, набитый батонами остро пахнущей чесночной колбасы, и два ящика водки. Ни того, ни другого Олег «в упор не увидел».

— Ребят, кто с Петькой из убойного отдела вчера разговаривал? Мне по поводу Илюхи поспрашивать надо.

Милиционер повыше, тяжело охнув, поставил на заднее сиденье ящик, снял перчатки, протянул руку.

— Здравствуйте, Олег Данилович, меня Аркадием зовут. Помните?

— Помню. На дне рождения вы с племяшом канкан на столе танцевали.

Милиционер крякнул, оглянувшись на водителя, занятого расфасовкой по пластиковым пакетам изъятой «пошлины».

— Ну, в общем, да. Но я-то имел в виду дело Муредяна, меня тогда в ваш отдел на усиление посылали.

— А-а. Хорошее было дело. Так я насчет Илюхи. Кем он тут числился?

— Никем. Олег Данилович, что на ветру стоять, может, в машину сядем? У нас и закуска есть.

— Давай сядем. Только в мою.

Аркадий понятливо кивнул, быстро набрал ассортимент закусок из пакетов и прихватил под мышку бутылку.

— Подожди, старлей, я за рулем, ты мне лучше пайком, с собой.

— А мы не будем пить, мы только пробу снимем. Нам же головой за этот товар отвечать. Бутылка на троих — не доза. У нас же, Олег Данилович, еще водитель, замерз совсем. Это вам сейчас домой, а нам до одиннадцати накладные проверять, сегодня на рынке завоз, пятница.

Аркадий, открыв дверцу «девятки», деловито перекладывал на расстеленный пакет стаканы, кусок вареной свежайшей колбасы, полосатую бело-розовую грудинку, зелень и теплый хлеб.

— Садитесь, Олег Данилович, водила мой, младший, только тяпнет — и на пост. Видите, еще две машины заворачивают? Если документы не в порядке, меня хоть озолоти, не пропущу к торговле, а если полный ажур, то как без пробы? Все через себя, все через себя. Ежедневно, можно сказать, здоровьем рискуем.

Младший лейтенант привычно протянул руку в окно машины, и ему в варежку поставили стакан. Он «махнул не глядя» — глаза его были прикованы к заехавшим грузовикам, — протянул руку обратно, и Аркадий заменил в варежке пустой стакан на кусок хлеба с салом и веткой укропчика сверху. Олег Данилович подумал, что прослезиться можно от такой заботливости о младшем офицерском составе… Или дать «строгача». Аркадий закрыл окно и, кромсая хлеб и колбасу, приступил к докладу: