Espressivo
Шрифт:
– Нет! – последовал мгновенный ответ, и девчонка на всякий случай снова пододвинулась поближе к матери.
– Почему? – поинтересовалась я, прикидывая, как бы малышку прослушать.
– Я тебя не знаю.
– Так и я тебя не знаю. Делать-то что? А давай мы поступим так… – Я чуть потянула Леночку за юбку. – Я тебе вот на этом красивом инструменте сыграю весёлую песенку, которую ты, скорее всего, не знаешь. А ты мне в обмен споёшь свою. Идёт?
Леночка подумала и кивнула.
Запела она чистенько, старательно дотягиваясь до самых высоких ноток. Страх оставил её на первой же
Я смотрела на свою будущую ученицу, потихоньку влюбляясь, как влюблялась в каждую из двенадцати учениц, составляющих сейчас мой класс. Представляла, как слушает она себя в гулком туалете… А перед глазами всё явственней проявлялось родное доброе лицо моей любимой учительницы Ирины Вениаминовны.
«Наша?» – коснулась я её самым краешком сознания.
«Наша!»
…Играла вечером долго, самое любимое, пока позволяло время, когда-то очень давно отвоёванное у оказавшихся в конечном итоге терпеливыми соседей.
Расшевелила эта «туалетная» певица память! Вновь кольнуло укоризной невыполненное обещание, данное самой себе: записать, сохранить на бумаге образ Ирины Вениаминовны, посягнувшей много лет назад на неуют моего детства. Боясь передумать – сколько уже раз бывало! – поспешно достала бумагу, вытряхнула на диван содержимое сумки, в куче необходимых и давно ненужных вещей нашла шариковую ручку, села под настольной лампой и написала: «Она…»
Стоп, а почему «она»? Она – это я, маленькая, смешная и, наверное, жалкая я! С такими же, как у сегодняшней девчонки, светлыми косицами. И коленки вроде бы тоже были зелёные? Откуда же это желание писать от третьего лица? А впрочем, какая разница? Пусть – «она»…
Она сидела на корточках посреди площадки, коленями, плечами, подбородком прикрывая свою волшебную палочку. Пацаны и девчонки прыгали рядом, громко выкрикивая:
– Дашка ду-роч-ка! С пере-у-лоч-ка! Дашка ду-роч-ка! С пере-у-лоч-ка!
Вообще-то можно было попытаться вскочить и убежать, но домой ещё не хотелось, а потом, они могли выхватить палочку. Поэтому Даша сидела сжавшись в комок и ждала, чем всё это закончится.
– Бедный ребёнок! – зашептались на скамейке бабушки. (С одними она любила поговорить, других избегала.) – Настасье совсем не до младшей. Нестору опять операцию назначили.
– Горе – оно горе и есть. А Дашка-то большая уже, осенью в школу.
– Да в какую её школу? Вон, нашла палку, ходит и машет. С год машет.
– Не меньше. А вчера, слушайте, смотрю, в кустах стоит. Будто думает. Улыбается. Или прислушивается к чему. Я и чайку попила, и простирнула кое-что, а она где была, там и стоит. И впрямь, видать, дурочка.
Соседки понимающе покивали, повздыхали.
– Её бы врачам показать, может, не поздно ещё.
– Ишь, подсказчица! А денег матери ты, что ли, дашь? Хорошие врачи теперь за так работать не желают.
– Девка и не одета толком. Одни обноски…
– Авдотья, а Нестору-то не лучше? Что врачи говорят? Ты с ними дверь в дверь.
– Да не знают они ничего.
– А что ей вообще,
– Помните, какой поначалу-то был? Представительный. В эмчеэсе работал. И дом полон, и девки старшие – умницы. А потом, после аварии этой окаянной, ну, когда химия повзрывалась, как сглазили Нестора. Дашку, правда, родить ещё успели.
– Авдотья, как у него болезнь зовётся?
– Заковыристое что-то. Настасья говорила, да разве запомнишь. Научное название! – Авдотья порылась в памяти. – В общем, со всем организмом непорядок. Операция за операцией, а толку? И не мужик, и не отец.
Даша, не пропустившая ни одного слова, хотела им крикнуть, что папа – отец, вскочила, но карауливший её мальчишка тут же схватился за волшебную палочку. Дерево затрещало. Даша в ужасе разжала пальцы и пнула обидчика ногой.
– Отдай!
Пацан уклонился, засмеялся беззубо и отскочил подальше от бешеной девчонки, прямо в объятия дяди Лёши, сына бабушки Авдотьи. Дядя Лёша ухватил мальчишку за руку.
– Так, Денис! Зачем Дашку обижаешь? Быстренько отдал ей палку!
Пацан попытался вырваться, но держали его крепко. Прикинув, что в присутствии дяди Лёши ей ничто не угрожает, но, едва он уйдет, всё вернётся на круги своя – последнее время облавы на дурочку Дашку стали любимым дворовым развлечением, – девчонка выхватила палочку и бросилась бежать, поскорее и подальше ото всех своих обидчиков.
Обогнув один дом, миновав второй и пробежав ещё чуть-чуть, остановилась около старенькой трёхэтажки, полагая, что здесь её никто искать не станет. Над домом возвышалась огромная шелковица, к стволу которой привалилась дощатая крашеная скамейка. Даша присела. Прежде всего стоило убедиться, цела ли палочка. Она поднесла её к глазам, повертела, осторожно пробуя на изгиб, прислушалась. Затем удовлетворённо улыбнулась: цела!
Палочка была взаправду волшебной. Только почему-то этого никто не замечал. Даже мама. И сёстры тоже.
Сначала на палочку в семье внимания не обращали. Но когда увидели, что Даша не расстаётсяся с ней даже во время сна, попытались отобрать. Вернее, отобрали. И спрятали. Предчувствуя сопротивление, выбросить странную игрушку мать побоялась. Даша проплакала ночь, утро и половину дня. К обеду у неё заболела и начала кружиться голова. Испуганная Настасья не стала испытывать судьбу, палочку отдала, не поверив, правда, что она волшебная.
– Зачем она тебе, Дашуня? – спросила и, не дождавшись ответа, ушла на кухню.
Даша вскочила с постели, куда её уложили, хотела побежать за мамой и рассказать про палочку, но сестра Вика водворила её обратно.
А ей так хотелось рассказать! И как они с Аней и Викой пошли к Аниной подружке домой и там смотрели телевизор! И как ей было интересно, потому что своего телевизора у них не было. Вернее, он был, но сломался, когда Даша была ещё совсем маленькой, и теперь стоял на веранде. Но его не чинили из-за нехватки денег и ещё потому, что папе требовалась тишина.