Есть время жить
Шрифт:
Хорош, нечего сказать. Мордашку нашему герою славно разукрасили, любо-дорого посмотреть. Один сломанный нос чего стоит. Остальные части тела, судя по Юркиным движениям, тоже свою порцию получили — двигалось оно, тело, скособочась и прихрамывая. Бывает… Пусть радуется, что не пристрелили под горячую руку. Бить этого гаденыша не стал, его сейчас трогать — только в крови и соплях пачкаться. Уже собрался уезжать, когда Линас предложил меня проводить — мало ли что, да и Доку надо бы на Роберта взглянуть, как он там. В общем, тронулись: Линас, Док, два охранника и я. Ну и герой дня — без галстука, но зато с разбитой мордой. Кстати, оружия
Когда проезжали поворот на ракетную базу, я вспомнил про Виду с Каролисом. Если бы не сопровождение, рванул бы к ним — проверить. Но выдавать запасную точку не хотелось, поэтому пришлось плестись в центре колонны, поглядывая на окрестности. Все-таки зомби — твари стайные. За городом их днем с огнем не найдешь, разве что случайный беглец погиб, восстал и бродит по окрестностям, как всем известный призрак — по Европе. А вот в Кармелаве — да, появились. Немного потеплело, и вылезли, твари, добавив жизни мертвому городку. Хотя какой там жизни — одно лишь мерное движение мертвых тел. У поворота в аэропорт даже притормозить пришлось, чтобы машины не испачкать.
Изредка ловлю себя на мысли, что начинаю забывать прошлое, и тогда начинает казаться, что так было всегда. Зомби уже стали привычной деталью пейзажа, и внимание на них обращаешь, лишь оценивая степень опасности. Привыкаю? Наверное. Особенно когда в себе не копаюсь. В мыслях, чувствах, воспоминаниях. Не знаю, может, так и лучше — не думать. Жить, как живется, не останавливая взгляд на вещах, способных вывернуть душу наизнанку. Внутри меня словно два разных человека поселились. Один, несмотря на возраст, способный мечтать, и другой, равнодушно взирающий на эти мертвые огрызки людей…
Если когда-нибудь меня спросят, какой день в моей жизни был самым ужасным, я назову его не раздумывая: вечер 17 апреля. Началось все с того, что из города не вернулись Айвар и Юра. Я знаю, что такое может случиться, но мне страшно. Очень, очень страшно. Пришел Альгис, пытался меня успокоить, говорил, что такое уже бывало не раз, что мужчины просто увлеклись и теперь где-нибудь спокойно отдыхают, но мне тревожно. Сердце не обманешь, давит, словно беду чувствует. Альгис — он хороший, добрый, но знаете… Смирившийся. Как будто согласился с тем, что с нами произошло, и продолжает жить не потому, что есть цель, а потому, что так надо. Ну принято так — жить…
Вчера днем приезжал Алексей, долго осматривал Роберта, взял кровь на анализ и почему-то все время недовольно хмурился, хотя раны заживают прекрасно. Во время осмотра я глянула на Роберта и вдруг увидела, что он открыл глаза и смотрит на нас! Господи, как я испугалась… Дуреха, мне бы радоваться, что наконец пришел в себя, пусть слабый, пусть раненый, но живой. А испугалась, глупая, оттого, что смотрел он на нас спокойно, как-то отстраненно, словно не понимал, что мы тут делаем. А взгляд… Просто мороз по коже. Робби попросил пить, удивленный Док задал ему несколько стандартных в таких случаях вопросов и удовлетворенно кивнул, выслушав ответы. Сделал несколько уколов, а когда Робби опять заснул, мы вышли на веранду. Я пыталась разговорить Алексея, но он только улыбнулся, потрепал меня по голове, словно маленькую, и уехал. Позже несколько раз заходила, но старалась
Иногда у меня такое чувство, что схожу с ума. Что мы все сходим или уже сошли с ума, и эта жизнь — лишь сон, кошмар. А сны — это наша настоящая, реальная жизнь. Если так, я не хочу просыпаться! Правда, последнее время мне редко снятся сны — так устаешь за день, что, едва добравшись до постели, сразу же проваливаешься в спасительную темноту. А может, оно и к лучшему… Раньше почти каждую ночь снилась мирная жизнь, родители, друзья. Наш двухэтажный дом, стоящий в старом яблоневом саду; все окна открыты и прямо в комнату заглядывают спелые яблоки. Моя комната была на втором этаже, как раз вровень с яблонями. И мама, такая родная… Удивительное ощущение тепла и покоя. Нездешнего тепла и покоя. И все бы хорошо, только просыпаться после таких снов было слишком больно…
Темнота, сполохи света, обрывки фраз, слова, мысли, мысли, мысли… Гул, разламывающий голову на части, будто сваи вколачивают прямо в мозги. Дайте попить… Воды… Много, холодной, чтобы залить пожар, который бьется внутри меня толчками, выжигая изнутри душу. И чьи-то голоса… «Сказал этот святой вопрошавшему… видение о ежедневной жертве… и об опустошительном нечестии, когда святыня и воинство будут попираемы? — На две тысячи триста вечеров… и тогда святилище очистится…» Пить, дайте мне пить…
Открыл глаза. Прямо в лицо светило вечернее солнце. В кресле, свернувшись клубком, спит Левка. Сколько же я спал? И что случилось? Голова раскалывается… Попытался встать, но в глазах потемнело, и грохот в голове такой, словно в железную бочку бросают лопатами мелкие камни и они там крутятся, крутятся. Или это шумит море? Что же здесь произошло? Последнее, что помню, — это погоня, машина. Мы вляпались в засаду. Откуда-то всплывает крик: «Уходим, а-а-а, черт!» — выстрелы, выстрелы. Надо будет Айву за жабры взять, чтобы рассказал, что случилось. По ощущениям, еще и контузило слегка. Ну это потом. Переживем, вытянем, не впервой… Спать. Наверное, надо спать. Уже засыпая, вижу рядом стоящего Айвара, который что-то пытается сказать, но я уже не слышу, словно смотрю немое черно-белое кино. Не слышу, не кричи, не надо. Все потом. Сейчас спать…
— Чудак ты на букву «м»!
— Че сразу чудак-то? — Айвар вскинулся, как конек-горбунок. — Ты видел, какую я машину нашел? Песня! Мечта поэта! Или ты пешком ходить собрался? У нас еще, на минуточку, если тебе мозги не окончательно отшибло, дел по гланды.
— Подождать с машиной не мог? — В голове шумело, словно пил несколько дней, а не отлеживался в постели. — Еще этого придурка с собой потащил. Я же тебе говорил, что боец из этого тихони, как из дерьма пуля. Погиб бы ни за грош, а теперь еще с Николаем напряженка из-за этих стволов, которые Линас забрал.
— Считаешь, что надо было потребовать вернуть?
— Нет, все правильно. Что Коля сказал?
— А чего он может сейчас сказать? — ухмыльнулся Айвар. — Молчит, хмурится. Сначала — да, кинулся, весь такой из себя важный. Кипел негодованием, как чайник, но ему быстро объяснили, кто и почему, и он затих, сдулся, как воздушный шарик. Ведь если рассудить, он еще благодарить должен, что Линас его зятя не пристрелил. А мог, вполне мог.
— Это да, — сказал я. Ранним утром меня напичкали какой-то дрянью, и наконец боль начала уходить. Понемногу, словно вода в паводок. — Что еще хорошего случилось?