Эстер Уотерс

Мур Джордж Огастас

— Что ж, это я, пожалуй, могу. Ты дала мне на хранение четыре фунта пять шиллингов. Я запомнила эту сумму, потому что никто еще ни разу не приносил сюда и половины. Если у них есть пять шиллингов в кармане, так им кажется, что они могут купить себе пол Лондона.

— Моя сестра очень бережлива, — наставительно проговорила Дженни.

Экономка пристально на нее поглядела и сказала:

— Пойдем со мной — я достану деньги твоей сестры. Я не могу оставить тебя здесь, ты опять устроишь какую-нибудь свару…

— Не беспокойтесь,

миссис, право же, я ни словечка не промолвлю.

— Делай, что тебе говорят. Идем со мной.

Поглядев исподлобья на женщину, которая «сует нос не в свои дела», Дженни пошла следом за сестрой-хозяйкой, не спуская с нее угрюмого взгляда.

Когда они возвратились, взгляд Дженни был прикован к пухлой руке экономки, словно она видела зажатые в ее пальцах вожделенные желтые кружочки.

— Вот твои деньги, — сказала экономка. — Четыре фунта пять шиллингов. Можешь дать из них своей сестре, сколько тебе не жалко.

Эстер с минуту молча подержала на ладони четыре соверена и две монетки по полкроны. Потом сказала:

— Вот, Дженни, тебе два фунта, чтобы ты могла поехать в Австралию. Хотелось бы мне, чтобы эти деньги принесли тебе счастье и чтобы ты вспоминала меня хоть изредка.

— Конечно, я буду тебя вспоминать, Эстер. Ты была мне доброй сестрой, что правда, то правда. Я тебя никогда не забуду и буду тебе писать… Ах, расставаться всегда тяжело.

— Ладно, ладно, нечего тут рассусоливать. Получила свои денежки, попрощайся с сестрой и ступай.

— Почему вы такая бессердечная! — воскликнула Дженни. Получив деньги, она сразу расчувствовалась. — Вы что, каменная, что ли, не понимаете, что это значит — распрощаться с родной сестрой, да еще, может, навсегда? — И, вдруг расплакавшись, Дженни бросилась Эстер на грудь. — Ах, Эстер, я же так тебя люблю! Ты всегда была такая добрая, я никогда этого не забуду. Мне будет очень плохо без тебя. Пиши мне, хоть понемножку. Мне будет легче, если я буду знать, как ты тут. А если я выйду замуж, ты приедешь ко мне и привезешь с собой своего сыночка.

— Да, уж, конечно, я его не брошу. Поцелуй его на прощанье.

— До свидания, Эстер. Береги себя.

И Эстер осталась совсем одна. Ей припомнился тот вечер, когда она возвращалась домой после первого посещения больницы, припомнилось, каким чужим и бездушным показался ей город. И вот теперь она совсем одна среди этой пустыни, с ребенком, ради которого ей предстоит трудиться еще много-много лет. Что ждет ее впереди? Хватит ли у нее сил? Правильно ли она поступила, отдав Дженни деньги — деньги своего ребенка? Верно, не следовало их отдавать, но она была так слаба, что почти не понимала, что делает, а известие о смерти матери совсем ее сломило. Нет, она не должна была отдавать Дженни деньги сына… Но, быть может, все еще обернется к лучшему. Если экономка раздобудет ей место кормилицы, она как-нибудь продержится.

— Значит, они теперь разлучат нас, — прошептала она, склоняясь над спящим

младенцем. — Ничего не поделаешь, бедный мой малыш, ничего не поделаешь… ничего не поделаешь!

На следующий день Эстер разрешили встать с постели, и после обеда она несколько часов просидела в кресле. Потом ее пришла навестить миссис Джонс, и Эстер показалось, что она знает эту маленькую старушку уже целую вечность, и она поведала ей все: и о смерти матери, и о том, что вся их семья уезжает в Австралию. Теперь через какую-нибудь неделю ей предстояло совсем одной вступить в борьбу за существование, которой она так страшилась. Ей говорили, что в больнице редко держат рожениц больше двух недель.

Миновало три дня после визита миссис Джонс, и в палату Эстер вошла экономка. Она явно спешила.

— Мне очень жаль, — сказала экономка, — но к нам поступает много новых пациенток, и нам придется вас обеих выписать. Я вижу, что вы еще не совсем оправились, но ничего не поделаешь.

— Как, вы и меня выписываете? — спросила другая женщина. — Но я едва держусь на ногах. Я сейчас еле прошла по комнате.

— Мне очень жаль, но прибывают новые пациентки. А потом нам предстоит ежегодный весенний ремонт. У тебя есть куда пойти?

— Нет, только снять где-нибудь комнату, — сказала Эстер. — Но у меня осталось всего два фунта пять шиллингов.

— Зачем же вы нас приняли сюда? Чтобы потом выбросить на улицу, когда мы еще на ногах не стоим? — сказала соседка по палате. — Лучше бы уж я пошла и утопилась, как хотела поначалу. По крайней мере, теперь бы все было кончено и для меня, и для этого бедняжки.

— Меня неблагодарностью не удивишь, — сказала экономка. — Ты благополучно разрешилась от бремени, и ребенок твой вполне здоров. Надеюсь, ты будешь его беречь. Есть у тебя деньги?

— Всего четыре шиллинга шесть пенсов.

— Может, у тебя есть какие-нибудь друзья, у которых ты могла бы пожить?

— Нет, никого.

— Тогда тебе придется попросить, чтобы тебя приняли в работный дом.

Женщина молчала; вошли две сиделки и принялись одевать ее, хотя она и противилась. Временами она почти лишалась чувств, повисая у них на руках.

— Господи, ну и работка! — сказала одна из сиделок. — Подержи-ка такую — все руки оттянет. А ведь каждая норовит проторчать здесь целый месяц, а то и больше.

Эстер была крепче и одевалась без помощи сиделок, и вторая сиделка сказала:

— Ты погляди, какая сильная, тебя бы надо выписать еще два дня назад.

— Грубые вы животные, вот вы кто, — пробормотала Эстер. Потом, повернувшись к экономке, она сказала: — Вы же обещали подыскать мне место кормилицы.

— Верно, обещала, но сегодня утром я получила от этой дамы, которой хотела тебя рекомендовать, письмо: она пишет, что уже взяла себе кормилицу.

— А меня вы не можете пристроить в кормилицы? — спросила соседка Эстер. — Это избавило бы меня от работного дома.