Эстер Уотерс

Мур Джордж Огастас

Снова раздался плач младенца. Обе женщины поглядели на колыбельку.

— Вы совершенно потеряли рассудок, няня. Вы несете бог знает какой вздор… Все, что вы тут наговорили, неправда… Вы обвинили меня в том, что я желаю смерти вашему ребенку. Трудно даже припомнить, что вы только позволили себе наболтать. Я не намерена все это терпеть… Завтра вы должны будете прийти и извиниться. А пока что, вы видите — малютка просит молока. Подойдите к ней…

— Я ухожу к моему ребенку…

— Вы что же — отказываетесь накормить моего?

— Да. Я должна позаботиться о своем собственном.

— Если вы сейчас покинете мой дом, вы больше никогда не переступите

его порога.

— А я и не собираюсь.

— Если вы оставите моего ребенка голодным, я не заплачу вам ни шиллинга. Вы выйдете отсюда без единого пенни…

— Как-нибудь обойдусь. Пойду в работный дом. Как ни худо там, зато ребенок будет с матерью.

— Если вы уйдете сегодня, моя малютка может умереть. Она не вынесет искусственного выкармливания.

— А откуда вы знаете, что мой вынесет? Мне жалко вашего ребенка, но я не могу не уйти к своему.

— Тогда убирайтесь сейчас же, сию же минуту…

— Я и уйду сию минуту. Мне нужно только надеть жакетку и шляпу…

— И заберите с собой ваши пожитки… Если не возьмете, я велю вышвырнуть их на улицу.

— Я не сомневаюсь, что вас и на это хватит, только смотрите, как бы не пришлось отвечать.

XIX

Выйдя из дома на Керзон-стрит, Эстер прежде всего сунула руку в карман — посмотреть, сколько у нее осталось денег. Всего несколько пенсов, но на проезд в омнибусе хватит. Дальше этого ее мысли не шли. Ею владело одно всепоглощающее стремление — увидеть своего ребенка, вырвать его из рук миссис Спайрс. Забившись в угол омнибуса, она сидела словно каменная и видела перед собой только маленькую улочку и четыре хибарки с окнами на сеновал. Улочка эта рисовалась ей смутно, как в тумане, но ограда дворика, круто спускающегося к лестнице в полуподвал, кухня с низким потолком, колыбель в углу и невысокая толстая женщина — все это отчетливо стояло перед глазами, и даже время, казалось, остановилось для нее: одержимая одним-единственным неукротимым желанием, она как бы перестала сознавать окружающее и, выйдя из омнибуса, машинально зашагала прямо к дому, словно животное, которым руководит безошибочный инстинкт. В кухне горела лампа, и, спустившись по четырем деревянным ступенькам во дворик, она заглянула в окно, чтобы проверить, там ли миссис Спайрс. Миссис Спайрс была в кухне. Эстер отворила дверь.

— Где мой ребенок?

— Господи помилуй, как ты меня напугала! — сказала миссис Спайрс, обернувшись от плиты и прислонясь к столу, уже накрытому для ужина. — Кто же так входит в дом — не окликнет, не постучит!

— Извините, но я очень беспокоюсь о своем ребенке.

— Так беспокоишься? Вот и видно, что он у тебя первый. Вон он — лежит себе в колыбельке.

— Вы послали за доктором?

— За доктором? Мне нужно ужин готовить для мужа.

Эстер вынула ребенка из колыбели. Он проснулся и заплакал. Эстер сказала:

— Я присяду на минутку, если позволите. Бедняжка голоден.

— А если миссис Риверс узнает, что ты даешь грудь своему ребенку?

— Мне наплевать, пусть знает. Он похудел. Он очень изменился за эти десять дней…

— А ты что же, хочешь, чтобы ребенок без матери рос, как при ней? И как это тебе удалось оттуда выбраться? Ты небось ушла прямо следом за мной?

— Не могла же я там оставаться, когда мой ребенок болен.

— Так неужто ты ушла совсем? Бросила такое место?

— Она сама сказала: если я уйду, могу больше не возвращаться…

— А ты что сказала?

— Сказала, что я и не собираюсь возвращаться.

—

Ты ведь как будто говорила, что у тебя нет денег. Так что же ты, позволь тебя спросить, намерена теперь делать?

— Не знаю.

— Послушайся моего совета, ступай обратно и попроси, чтоб она тебя простила на первый раз…

— Ну нет, она меня нипочем не возьмет обратно.

— Возьмет, возьмет. Твое молоко годится для ее ребенка, а это для них самое главное.

— Не знаю, что теперь будет со мной и с моим ребенком.

— Да, я тоже не знаю. Не можешь же ты всю жизнь жить в работном доме, а ребенок будет вечно связывать тебя по рукам и ногам… Ты не пробовала как-нибудь добраться до его папаши?

Эстер покачала головой, и миссис Спайрс увидела, что она плачет.

— Я одна как перст, — сказала Эстер. — Не знаю, что мне делать, чтобы не пропасть!

— Да и пропадешь. С ребенком на руках разве выкрутишься… Все вы, молодые, на один лад. Первые две-три недели не надышитесь, не нарадуетесь на свое сокровище, а потом начинаете от него уставать, — я же вас знаю. Это ж такая обуза! И тогда пойдут жалобы — и зачем только я его на свет произвела да почему он не родился мертвым! Не скажу, чтобы мне совсем было их не жалко, этих бедных крошек, да ведь они не понимают ничего, и для них самих куда лучше, если господь их приберет, право слово, лучше. Ну что их ждет впереди — одни беды. Я частенько думаю, что не надо бы их трогать, дать бы им спокойненько отправиться на тот свет — самое было бы доброе дело. Ну не так, чтобы нарочно забросить без всякого присмотра, но когда на одних руках их штук десять — двенадцать, сама понимаешь, что можно тут поделать, а у меня их иной раз и больше набирается. Думается, они еще должны сказать мне спасибо…

Эстер молчала. Решив по выражению ее лица, что она совсем отчаялась, миссис Спайрс рискнула пойти дальше.

— Вон там, в углу, еще ребенок — его тоже одна служанка, вроде тебя, принесла… Сама, как ты, пошла в кормилицы к богатой даме за фунт в неделю. Ну, теперь скажите мне на милость, как может она вырастить этого ребенка? Он у нее маленький, слабенький, ему нужен доктор и хороший уход. Если этот ребенок не уберется на тот свет, он начисто загубит жизнь матери. Ты меня слышишь?

— Слышу, — отвечала Эстер как в полусне. — Она что же — совсем не любит своего ребенка?

— Поначалу-то она их всех любила, но только если бы они у нее выживали, что бы с ней тогда сталось, спрашивается? У нее их было четверо, этот вот пятый… А так они ей и ничего не стоят, только еще деньги приносят. И без места она ни разу не сидела, кормилицы всегда нужны.

— Они, выходит, все до единого умерли?

— Все, все умерли, да и этот, последний, похоже, долго не протянет… — вон он какой, — сказала миссис Спайрс, вынимая ребенка из колыбели, чтобы покачать его Эстер.

Эстер поглядела на маленькое, сморщенное, перекошенное от боли личико, и слабый, жалобный писк прозвучал в ее ушах отголоском горестной судьбы.

— Прямо за сердце хватает, — сказала миссис Спайрс, — истинный бог, правда. Только, если господь призовет их к себе — это для них избавление. Ведь кому они нужны? А их сотнями рожают каждый год. Да куда там — тысячами, и все погибают, как молодые побеги. Плохо им, плохо, бедным крошкам, и потому и для них и для всех лучше, когда их господь приберет. Ну к чему они — одни лишние расходы да позор…

Миссис Спайрс все говорила и говорила, слова сыпались быстро, монотонно, усыпляюще. Налив в детскую бутылочку молока, она взяла с буфета кувшин с водой.