Эстер Уотерс
Шрифт:
— Я чувствую, что у вас какое-то горе… Присядьте, расскажите мне, что у вас стряслось.
— Нет, мисс, ни к чему это… — Но мисс Райс глядела на нее с таким сочувствием, что Эстер не выдержала. — Ничего мне не остается другого, как пойти в работный дом! — вырвалось у нее.
— Но почему же в работный дом? Ведь я предлагаю вам четырнадцать фунтов в год на всем готовом.
— Видите ли, мисс, у меня ребенок, и мне уже пришлось однажды побывать в работном доме. Я попала туда в ту ночь, когда бросила работу, чтобы спасти ребенка от миссис Спайрс, она хотела убить его и убила бы за пять фунтов — вот ведь какая этому цена. Только, мисс, моя история не годится для ушей такой дамы, как вы.
— Ну, мне кажется, в моем возрасте я вполне могу выслушать вашу историю. Садитесь и рассказывайте.
И
— Это очень печальная история, и притом одна из тех, что случаются на каждом шагу. Судьба сурово покарала вас, очень сурово.
— Да, мисс, я тоже так считаю. И теперь мне тяжело снова тащить ребенка в работный дом, после того как я столько лет старалась, растила его. Я не хочу сказать, что со мной там плохо обращались, я о ребенке думаю. Тогда-то он был совсем крошка несмышленый, да и пробыли мы там всего несколько месяцев. Никто об этом и не знает. Но теперь он уже большой мальчик, он запомнит работный дом на всю жизнь и будет этого стыдиться.
— Сколько ему лет?
— В мае исполнилось шесть, мисс. Нелегко мне было его вырастить. Я сейчас плачу за него шесть шиллингов в неделю — это больше четырнадцати фунтов в год, и на одежду уходит никак не меньше фунта. А ведь он подрастает и будет обходиться еще дороже. Хорошо еще, что миссис Льюис, — это та женщина, у которой он живет, — любит его, совсем как родного. Она не хочет даже ничего брать с меня сверх его содержания, только поэтому я еще как-то и продержалась до сих пор. Но ведь я понимаю, что дальше этак уже никак невозможно. Ребенок растет, на него нужно все больше и больше денег, а жалованье остается прежним. Я гордилась тем, что вырастила его на свой заработок, и мое единственное желание — это чтобы он вырос честным человеком и мог сам заработать себе на хлеб. Только не получается этого, мисс, не получается. Придется нам с ним смириться и пойти в работный дом.
— Я вижу, вам действительно нелегко пришлось.
— Да, мисс, очень даже нелегко; никому не понять, как нелегко. Да я бы не жаловалась, если бы теперь не приходилось все начинать сызнова… Они заберут у меня сына?.. Я не увижу его, пока мы будем в работном доме. Как бы я хотела умереть, мисс, нет у меня больше сил…
— Вы не попадете в работный дом, Эстер, если я смогу этому помешать. Я буду платить вам жалованье, которое вы просите, Восемнадцать фунтов в год — это больше, чем я могу себе позволить, но ваш ребенок останется с вами. Вы не пойдете в работный дом. Таких порядочных женщин, как вы, Эстер, не очень-то много на свете.
XXIII
Заинтересовавшись судьбой своей новой служанки, мисс Райс старалась вызвать ее на откровенность. Но далеко не сразу удалось им обеим преодолеть врожденную сдержанность. Обе они по натуре были даже чем-то сродни друг другу: обе, типичные англичанки, были замкнуты, ровны, но под этой бесстрастной оболочкой скрывался характер сильный и горячий.
Очень скоро в Эстер пробудился инстинкт сторожевого пса, и она распространила свою заботу не только на все хозяйственные нужды, но и на здоровье своей хозяйки.
— Нет уж, мисс, извольте-ка съесть ваш суп, пока он не остыл. Отложите-ка свое писание, вы и так уж пишете с самого утра. Этак еще, чего доброго, сляжете, и мне придется ходить за вами.
Если вечером мисс Райс собиралась выйти из дому, Эстер обычно преграждала ей путь в прихожей.
— Нет уж, мисс, этого я, как хотите, не допущу — вы же простудитесь насмерть. Извольте-ка надеть теплое пальто.
Круг знакомых мисс Райс состоял преимущественно из дам средних лет. Порой ее навещали сестры — крупные, дородные женщины — и один весьма элегантно и по моде одетый молодой человек, которого мисс Райс явно отличала среди всех прочих. Молодого человека звали мистер Олден, и мисс Райс сказала, что он тоже пишет романы. Они часами могли толковать о книгах, и Эстер стала опасаться, что мисс Райс отдает свое сердце человеку, который к ней равнодушен. Впрочем, быть может, ей было вполне достаточно того, что мистер Олден появлялся раз в неделю и она могла часок-другой поболтать с ним о книгах.
Старшего приказчика звали Фред Парсонс; это был худощавый невзрачный человек лет тридцати пяти; маленькое остроносое личико увенчивал высокий выпуклый лоб; негустая светлая бородка и усы оставляли доступным для глаз безвольный подбородок и красные, словно сургуч, губы; тусклые рыжеватые волосы Фреда уже заметно начали редеть. Поношенный сюртук мешковато сидел на сутулых плечах. Впрочем, все эти недостатки в какой-то мере искупались удивительно чистым и звонким, как колокольчик, голосом, в котором, казалось, никогда не звучало ни единой потки неуверенности или сомнения, и уравновешенным умом, хорошо оснащенным умеренным количеством религиозных и политических доктрин. Прежде Фред служил в одной из торговых контор Вест-Энда, но неукротимое желание спрашивать каждого вступавшего с ним в разговор посетителя, проникся ли он до глубины души верой во второе пришествие Христа, привело к размолвке между ним и его нанимателем. Он работал в Вест-Кенсингтоне вторую неделю, когда в магазин зашла Эстер за писчей бумагой для своей хозяйки, и в нем тотчас зародилось желание познакомиться поближе с ее религиозными воззрениями, однако, памятуя о недавнем увольнении, он до поры до времени воздерживался от вопросов. Как-то в конце следующей недели они остались одни в магазине. На этот раз Эстер пришла за почтовой бумагой, и Фред пожалел в душе, что не вторично за писчей, — в этом случае ему было бы легче завязать с ней разговор о втором пришествия; но так или иначе, и эту возможность упускать не следовало. Фред сказал:
— Ваша хозяйка изводит, должно быть, огромное количество бумаги. Всего два-три дня назад я продал вам четыре стопы.
— Та бумага была для писания книг, а эта нужна ей для писем.
— Так ваша хозяйка пишет книги?
— Да.
— Будем надеяться, что это хорошие книги… Нравственные. — Он умолк и поглядел по сторонам — не слушает ли их кто-нибудь. — Книги, которые возвращают грешников в лоно господне.
— Я не знаю, о чем она там пишет. Знаю только, что пишет книги. Говорили, будто — романы.
Фред явно не одобрял романы — Эстер это сразу поняла и огорчилась. Фред показался ей славным, порядочным молодым человеком, и ей захотелось объяснить ему, что уж кто-кто, а ее хозяйка никак не может написать ничего такого, что могло бы пойти кому-то во вред. Но хозяйка ждала бумагу, и Эстер поспешно распрощалась с Фредом. А в другой раз они встретились на улице. Эстер вышла перед закрытием магазинов поискать свежих яиц на завтрак для хозяйки. Навстречу ей быстрым шагом двигался невзрачный человечек небольшого роста; длинные рыжеватые волосы выбивались, курчавясь, из-под широких полей черной фетровой шляпы; человек этот показался ей знакомым. Проходя мимо, он вежливо улыбнулся и поклонился.
«О господи, я же его знаю, — подумала Эстер. — Это старший приказчик из писчебумажного магазина».
На следующий вечер она снова встретила его на той же улице. Эстер вышла прогуляться, Фред спешил на поезд. Они остановились, перекинулись двумя-тремя словами, а еще несколько дней спустя повстречались опять, часов в восемь вечера, почти на том же самом месте.
— Мы с вами постоянно встречаемся, — сказал Фред.
— Да. Чудно, право… Вы небось возвращаетесь этой дорогой с работы? — спросила Эстер.