Эстер Уотерс
Шрифт:
— Если ты все время будешь так огрызаться на каждое слово, я никогда не доберусь до того, что хотел тебе сказать. Я скверно поступил с тобой, Эстер, и теперь, чтобы искупить прошлое, чем только могу…
— А почем ты знаешь, — может, мне еще хуже вред от того, что ты теперь ходишь за мной по пятам.
— Ты что, хочешь сказать, что у тебя кто-то есть и я тебе больше не нужен?
— Ты будто не знаешь, что я не замужняя, что я работаю в прислугах. А ты околачиваешься тут, потому что тебе взбрела в голову этакая прихоть, и нисколечко не думаешь о том, что я снова по твоей милости, как и тогда, могу лишиться места.
—
Уильям говорил так серьезно, так искрение и задушевно, что Эстер против воли смягчилась.
— Нет, я еще пока не замужем, — сказала она.
— Рад это слышать.
— Не понимаю, какая тебе разница — замужем я или нет. Ты-то ведь сам женат.
Некоторое время Уильям и Эстер шли молча, прислушиваясь к ровному дневному шуму пригородных кварталов. Небо казалось почти бесцветным — блекло-серое, чуть отливающее голубизной, — и кирпично-красные силуэты домов были резко вычерчены на этом тусклом фоне. Время от времени ветер взвивал над дорогой облачко пыли.
Уильям остановился возле какого-то пустыря.
— Давай пройдем сюда, — сказал он. — Здесь можно будет потолковать без помех.
Эстер промолчала. Они свернули с дороги и отыскали местечко, где можно было присесть.
— Совсем как в старое доброе время, — сказал Уильям, придвигаясь к ней ближе.
— Если ты опять примешься за свои глупости, я встану и уйду. Я пошла с тобой только потому, что ты как будто хотел сказать что-то важное насчет ребенка.
— Я, понятное дело, хочу повидать своего сына.
— Почем ты знаешь, что это сын?
— Да ты вроде бы так сказала. И мне хотелось бы, чтобы это был сын… Так все-таки это — мальчик?
— Да, это мальчик, и очень хороший мальчик, совсем не похож на своего папашу. И я сказала ему, что его отец умер.
— И его это не огорчило?
— Да нисколечко. Я сказала ему, что его отец плохо обошелся со мной, а он не любит тех, кто обижает его мать.
— Ты, я вижу, постаралась внушить ему ненависть ко мне.
— Да он и не думает о тебе… С чего бы он стал о тебе думать?
— Ну понятно, только зря ты так озлобилась на меня, ведь что сделано, того уж не воротишь. Я скверно с тобой поступил, не спорю, но и со мной обошлись не лучше — прямо скажем, чертовски скверно. Тебе пришлось туго, но и мне тоже. Не знаю уж, утешит тебя это или нет.
— Может, это и плохо, но только, как я тебя увидела, так во мне такая злость закипела… Я и сама не знала, что ее столько накопилось.
Уильям растянулся на траве, опершись на локоть. Он покусывал длинную сухую травинку, зажав ее в мелких желтоватых зубах. Разговор прервался. Уильям смотрел на Эстер. Она сидела очень прямо, туго накрахмаленное ситцевое платье веером раскинулось по жесткой траве, жакетка была расстегнута. Уильям подумал, что она очень привлекательная женщина, и тут же увидел ее за стойкой в «Королевской голове». Его брак оказался неудачным во всех отношениях, и притом бездетным. Теперь ему хотелось взять себе другую
Неожиданно он сказал:
— Пегги с самого начала знала, что я сохну по тебе.
— Ну, что сейчас об этом говорить. Расскажи лучше, куда вы отправились? Болтали, что вроде за границу.
— Сначала мы поехали в Булонь, — это во Франции, но там почти все говорят по-английски, и совсем неподалеку была неплохая бильярдная, где по вечерам принимали ставки на лошадей. Мы с Пегги ездили на скачки. В первый день я поставил на трех фаворитов и выиграл. Но уже на второй день дело пошло хуже. Потом мы поехали в Париж. Там ипподром совсем рядом, полчаса езды — готов. Уж что хорошо, то хорошо, этого у Парижа не отымешь.
— А твоей жене понравился Париж?
— Да, поначалу он ей здорово понравился — роскошные магазины, всякие там моды. Но вскорости ей и там все прискучило, и тогда мы поехали в Италию.
— А это где?
— А это еще дальше, на юг. Препаршивые места — одно кислое вино, а готовят все на оливковом масле, и податься некуда — кругом одни картинные галереи. До того мне все это осточертело, уж просто мочи нет. «Ну, хватит с меня, говорю. Я хочу домой, где можно выпить кружку пива и съесть кусок бекона и где есть лошади, на которых не стыдно глядеть».
— А ведь Пегги, что ни говори, была от тебя без ума.
— Была, на свой лад. Но ей бы только болтать с разными певцами и художниками, которых там всегда хоть пруд пруди. Конечно, ничего такого между ними не было. Это случилось уже на третий год, как мы поженились.
— Да что случилось-то?
— Да то, что я поймал ее с поличным.
— А как ты можешь знать, было что или нет? Мужчины всегда дурно думают о женщинах.
— Нет, это уж точно так; я ей к тому времени до черта надоел, да и она мне тоже. У нас и с самого начала все шло как-то не по-людски. Не по-семейному как-то, а это уж не брак, коли в дому нет лада, так я считаю. Я никак не годился для ее друзей, а над моими друзьями она издевалась у меня на глазах. Стоило мне позвать какого-нибудь малого в гости, она нипочем не желала оставаться с ним в одной комнате. Вот уж до чего у нас под конец дошло. А я все время вспоминал тебя, и, бывало, твое имя нет-нет да сорвется с языка. Вот как-то раз она мне и говорит: «Ты, по-моему, очень жалеешь, что не женился на служанке». А я ей в ответ: «А ты, по-моему, жалеешь, что вышла замуж за лакея».
— Это ты ее неплохо осадил. Ну и что она?
— Обхватила меня за шею и стала уверять, что не любит никого, кроме своего Большого Билла. Только все эти ее подходы были напрасны. Я сказал себе: «Смотри за ней в оба». Потому как возле нее стал увиваться один молодчик, и вензеля, которые он вокруг нее выписывал, были мне совсем не по нутру. И слишком уж он лебезил передо мной, вечно заводил разговор о лошадях, а я сразу увидал, что ни черта он в них не смыслит. До того дошел, что даже поехал со мной на скачки.