Эстер Уотерс

Мур Джордж Огастас

— Так ведь, не будь игры, и торговля бы не пошла. Без этого мы и на пять фунтов в неделю не наторговали бы. Какая разница, делает человек ставку на ипподроме или в пивной? А там никто тебе слова не скажет: там полиция следит только за порядком, смотрит, чтобы не было жульничества. У трибун или в Альберт-клубе — почему там можно, в чем разница? На бирже тоже. Там каждый день тысячи людей ставят и принимают ставки. Старая песня — для богатых один закон, для бедных другой. Почему бедняк не имеет права поразвлечься за свои полкроны, а богач может за свою тысячу развлекаться, когда и где ему угодно? То же самое и с выпивкой: ханжи и лицемеры попрекают бедняка кружкой пива, а богачам

в их роскошных клубах никто не мешает опиваться шампанским. Все это одно мерзкое притворство, и меня с души воротит, когда я это слышу. Чертовы святоши! Азарт! А что не азарт? Как они могут положить этому конец, когда так оно повелось с сотворения мира? Бред, говорю я! Все, что они могут, это разорить такого бедняка, как я, а больше ничего. Нас-то прижать легко, а богачи всегда выйдут сухими из воды. Ханжи слюнявые — вот они кто. Одной рукой крестятся, другой — в сахар песок подсыпают. Знаю я этот народ. Ненавижу таких вот святош, у которых бог не сходит с языка. Когда я слышу, как кто-нибудь слишком уж много распространяется насчет благочестия, меня так и подмывает поглядеть в его счетные книги.

Уильям потянулся к ночному столику, чтобы раскурить трубку от свечи.

— На свете немало и хороших людей, которые всегда стараются делать добро, а не просто живут ради собственного удовольствия.

— Знаешь, Эстер, если только работать и работать, так и одуреть можно. У бедняка одно развлечение — игра. Он сделает ставку и надеется, ждет. Выиграет или проиграет, а удовольствие за свои денежки уже получил. Ты сама знаешь, что я правду говорю. Видала небось: они ждут не дождутся вечерней газеты, чтобы поглядеть, как ставят на их лошадку. Человек не может жить без надежды. А у бедняка только эта надежда и есть, и никто не имеет права ее отымать, вот что я скажу.

— Ну, а что ты скажешь про их несчастных жен? Много им пользы от того, что их мужья играют на скачках? Тебе хорошо так говорить, Уильям, но только ты сам знаешь, — и не спорь, — от этих скачек беды не оберешься. Когда голова только этим и забита, так и работают спустя рукава, сам знаешь. Взять хотя бы Стэка — был швейцаром, выгнали. Джорнеймен тоже слоняется без работы.

— А чем плохо? Они теперь живут куда лучше, чем прежде.

— Пока что, может, и лучше. А кто поручится, что так будет и дальше? Погляди-ка на старика Джона — он же стал совсем оборванцем. Намедни забегала сюда вечером его несчастная жена, — страшно подумать, как она живет. Говоришь, никакого вреда от игры нет? А этот мальчишка, которого тут на днях забрали в полицию? Он же сам сказал: все это случилось со мной оттого, что я пристрастился к игре. Поначалу заложил отцовские часы. А ведь первый раз он поставил на лошадь здесь, у нас. Ну скажи: разве это порядок — принимать ставки у таких желторотых?

— Лошадь, на которую он ставил у меня, принесла ему выигрыш.

— Тем хуже… Теперь этот мальчишка нипочем не станет заниматься честным трудом. Стоит им выиграть, они тут же на радостях напиваются, а когда проигрывают, напиваются, чтобы разогнать тоску.

— Сдается мне, Эстер, что тебе надо было за того малого замуж выйти, он бы тебе устроил жизнь по твоему вкусу. Пивная для тебя не место.

Эстер повернулась к мужу, их глаза встретились. Какую-то странную отчужденность уловила она во взгляде Уильяма; никогда еще не были они так разобщены, как в эту минуту.

— Меня с детства приучили думать совсем по-другому, — сказала Эстер, уносясь мыслями в прошлое, к далеким годам, проведенным в маленьком приморском городке на юге Англии. — Верно, потому и выпивка и азартная игра для меня всегда — грех и зло. Мне бы хотелось жить совсем не

так, да ведь жизнь-то себе не выбираешь, можно только стараться сделать ее получше. Ты был отцом моего ребенка, с этого все и пошло.

— Да, пожалуй, ты права.

Уильям вытянулся на спине, дымя трубкой.

— Если ты не перестанешь курить, мы тут просто задохнемся.

— Не буду больше. Потушить свечу?

— Потуши, если хочешь.

Спальня погрузилась во мрак, и, когда они укладывались поудобнее, готовясь уснуть, Уильям сказал:

— Это он доброе дело сделал, что пришел предупредить нас. Надо мне наперед быть поосторожнее.

XXXVIII

В воскресенье, сразу после обеда, Эстер собралась в Ист-Далвич проведать миссис Льюис. Но не успела она шагнуть за порог, как увидела, что к дому направляется Сара.

— Ах, ты уходишь?

— Ничего, заходи, я могу немного повременить.

— Нет, спасибо, не стану тебя задерживать. Тебе в какую сторону? Я провожу тебя.

Они прошли до Ватерлоо-плейс, потом по Пэл-Мэл. На Трафальгар-сквер им встретилась демонстрация, и Сара так долго глазела на толпу, что, когда они добрались до Чаринг-кросс, Эстер поняла: ей уже не попасть в Ладгейт-хилл к своему поезду. Какая обида, сказала Сара. Но в саду на набережной играл духовой оркестр, и Сара предложила послушать музыку. Огромные отели вздымали ввысь свои бесчисленные окна, бесчисленные балконы… Скамейка была мокрой после дождя, подруги вытерли ее носовыми платками и сели. Собралась небольшая толпа — преимущественно рабочие, с женами, с ребятишками. Ни одного модного платья, полюбоваться было не на что, и бравурная музыка звучала как-то нелепо в унылой пустоте воскресного лондонского дня. Такой же нелепой казалась Эстер и болтовня Сары, и она только диву давалась, как это Сара может так, без толку, трещать языком; ее все сильнее разбирала досада, что она не попала в Ист-Далвич. Внезапно Сара упомянула про Билла, и у Эстер пробудился интерес.

— А я думала, ты с ним больше не встречаешься. Ты же нам пообещала.

— Я не виновата… Случайно получилось. Я как-то раз шла из церкви с Энни — это у нас новая служанка, — а он подошел и заговорил.

— И что же он сказал?

— Ну, сказал: «Как поживаешь… Какая неожиданная встреча!»

— А ты что сказала?

— А я сказала: «Я тебя знать не желаю». Энни пошла вперед, а он стал просить у меня прощения, сказал, что больно уж ему тогда не везло, оттого все так и получилось.

— И ты ему поверила?

— Да что говорить, конечно, это глупо с моей стороны. Но ничего я не могу с собой поделать. Ты вот любила кого-нибудь так, без памяти?

И, не дожидаясь ответа, Сара продолжала свои излияния. Она сказала Биллу, чтобы он оставил ее в покое. Но ей показалось, что он жалеет о том, что натворил. Он, между прочим, ездил куда-то в деревню и раздобыл там интересные сведения насчет одной лошади, которую будут писать на Приз Цесаревича. Если эта лошадь выиграет скачку, его дела поправятся.

Эстер наконец потеряла терпение.

— Вечереет, — сказала она, поглядев на солнце, клонившееся к закату.

Река была подернута мелкой рябью, очертание складов смягчала туманная дымка. От реки повеяло свежим ветерком, и, проходя под аркой моста Ватерлоо, женщины поежились. Поднявшись по широким ступеням, они крытым проходом вышли на Стрэнд.

— Я была очень несчастна, когда жила с Биллом, частенько нам совсем нечего было есть, но без него мне еще хуже. Я знаю, ты будешь смеяться надо мной, Эстер, но разлука с ним разбила мне сердце… Я не могу жить без Билла… Ради него я готова на все.