Эстер Уотерс
Шрифт:
— Я поеду с тобой, милочка, — сказала Эстер, но Уильям дернул ее за рукав.
— Зачем ты поедешь? Какой от этого прок?
XLI
Магистрат, как и следовало ожидать, направил дело в суд, и тридцать фунтов, которые Уильям пообещал Эстер, пошли на гонорар адвокату. Поначалу появилась кое-какая надежда, что доказать виновность Сары не представится возможным, но в ходе дела возникли новые улики ее причастности к исчезновению блюда, и в конце концов защита пришла к решению, что обвиняемой лучше не упорствовать и признать себя виновной. С этой минуты все усилия адвоката были направлены на то, чтобы добиться не слишком сурового приговора. Защита вызвала в суд Эстер и Уильяма, которые должны были засвидетельствовать безупречное поведение обвиняемой; защита долго распространялась о дурном влиянии, оказанном на подсудимую, и настойчиво упирала на то, что украсть блюдо, в сущности, никак не входило в ее намерения. Соблазненная посулами, она позволила уговорить себя заложить блюдо лишь для того, чтобы сделать ставку на лошадь, которая, как ее заверили, не могла не взять приза. Если бы лошадь действительно выиграла скачку, блюдо было бы выкуплено и водворено на положенное ему место в доме его обладателя, а подсудимая получила бы возможность выйти замуж. Впрочем, вполне вероятно, что
Его Милость, любовные интрижки которого затянулись более чем на полвека, а азартная игра на скачках постоянно привлекала к себе внимание молвы, поджал старческие губы и уставил мертвенный взгляд остекленелых глаз на подсудимую. К его крайнему сожалению, заявил он, характер подсудимой представляется ему в несколько ином свете, нежели его ученому коллеге. Полиция приложила немало усилий к тому, чтобы установить личность некоего Ивенса, который, по словам подсудимой, является главным виновником содеянного преступления. Однако все усилия полиции оказались тщетными. Тем не менее полиции удалось напасть на след некоего Ивенса, который, вне всякого сомнения, действительно существует и едва ли может считаться завсегдатаем великосветских салонов. По залу прокатился небольшой смешок; ученый коллега с довольным видом оправил свою мантию и слегка наклонился вперед, дабы не пропустить ни слова. Можно было ожидать, что Его Милость блеснет юмором, а подсудимая отделается легким приговором. Однако угрюмая усмешка внезапно приобрела зловещий оттенок, и стало ясно, что Его Милость решил нагнать страху на всех нарушителей закона. Его Милость привлек внимание к тому обстоятельству, что, как было установлено на предварительном следствии, подсудимая в течение довольно долгого времени состояла в сожительстве с упомянутым Ивенсом, и в этот период им было совершено несколько краж; правда, прямых доказательств того, что подсудимая была замешана в этих кражах, нет. Подсудимая оставила Ивенса и устроилась на работу к своим теперешним хозяевам. Когда рекомендации, полученные ею от прежних хозяев, подверглись рассмотрению, подсудимая, утаив свое сожительство с упомянутым Ивенсом, заявила, что находилась в услужении в семье Лэтча, владельца пивной, дававшего здесь показания в ее пользу. Полиции стало также известно, что Ивенс был частым посетителем пивного заведения «Королевская голова», принадлежащего Лэтчам, и представляется вполне вероятным, что именно там подсудимая и свела знакомство с Ивенсом. Подсудимая, нанимаясь на работу, сослалась на Лэтчей, подтвердивших ее ложные показания, что она якобы прожила у них год, в то время как в действительности она состояла в это время в незаконном сожительстве с известным вором. Тут Его Милость разразился весьма суровой филиппикой против тех, кто, попустительствуя далеко не безупречным в моральном отношении лицам, помогает им устраиваться в услужение путем обмана, — явление, ставшее довольно обыденным и таящее в себе большую опасность для общества, опасность, от которой обществу следует всемерно себя оградить.
Далее Его Милость позволил себе заметить, что блюдо, как утверждают, было заложено, однако не имеется никаких доказательств того, что это соответствует истине, ибо закладную квитанцию подсудимая, по ее собственным словам, отдала все тому же Ивенсу. Она не может даже указать, где именно был произведен заклад, и утверждает только, что отправилась вместе с упомянутым Ивенсом в Уайтчепел и заложила блюдо где-то на Майл-энд-роуд. Однако она не помнит ни номера дома, в котором помещается контора ростовщика, ни каких-либо его примет, — единственное сделанное ею показание сводится к тому, что это находится где-то на Майл-энд-роуд. Все лавки ростовщиков на Майл-энд-роуд были проверены, но блюда, отвечающего описаниям украденного, обнаружить не удалось.
Ученый коллега пытался внушить мысль, что поступок этот был в некотором роде непредумышленным, что подсудимая действовала под влиянием мимолетного, но неодолимого соблазна. Ученый коллега взял на себя труд окутать это преступление некой романтической дымкой, он приписывал эту кражу страстному желанию подсудимой выйти замуж. Однако, заявил Его Милость, он не усматривает столь полного отсутствия корысти в действиях подсудимой. Нет никаких оснований предполагать, что у подсудимой вообще имелись какие-либо основания помышлять о браке; преступление явилось результатом не стремления к браку, а результатом порочной животной страсти. Что же касается утверждения, будто преступление было совершено непредумышленно, достаточно указать на то, что оно было совершено с весьма определенной целью и выполнено в сообщничестве с закоренелым вором.
— Остается еще одно обстоятельство, к которому я хотел бы привлечь ваше внимание: это утверждение, что подсудимая не имела намерения украсть блюдо, а хотела лишь получить под залог его деньги, дабы иметь возможность вместе со своим сообщником поставить их на лошадь, которая, по их мнению, была… — Тут Его Милость чуть было не обмолвился сочным словечком из скакового жаргона, однако вовремя спохватился и продолжал — …была… была… которая, по их мнению, имела шансы выйти победителем. Насколько я понимаю, речь идет о розыгрыше приза, носящего название Приза Цесаревича, а кличка лошади, если память мне не изменяет (Его Милость потерял на Бене Джонсоне триста фунтов), — Бен Джонсон (тут Его Милость немного порылся в бумагах), да, правильно, я не ошибся… Кличка лошади — Бен Джонсон. Исходя из этого, мой ученый собрат предполагает, что, если бы лошадь выиграла скачку, блюдо было бы выкуплено и водворено на свое место на полке буфета в кладовой. Позволю себе заметить, что это не более как гипотеза. Выигранные деньги с таким же успехом могли быть использованы для дальнейшей игры на скачках. Признаться, я не вижу никаких причин уменьшать меру ответственности подсудимой на основании того, что она совершила свое преступление, дабы иметь возможность играть на скачках. По правде говоря, на мой взгляд, это лишь усугубляет
Тут Его Милость почувствовал, что у него пересохло в горле, и это напомнило ему о пинте превосходного клярета, которую он привык выпивать за завтраком, и мысль эта тут же вдохновила его на не менее превосходную обличительную речь, направленную против пива и спиртных напитков как источника всех зол. А крупный проигрыш Его Милости по вине лошади, клички которой ему никак не удавалось припомнить, помог ему с большой силой и убедительностью развить свою теорию взаимосвязи азартных игр и пьянства, обоюдно поддерживающих и укрепляющих друг друга. Когда известие о том, что Бен Джонсон проиграл скачку, дошло до ушей Его Милости, он выпил две кварты шампанского, и воспоминание об этом обстоятельстве послужило материалом для чрезвычайно красочного описания упадка духа, возникающего в результате крупного проигрыша, порождающего, естественно, стремление найти забвение в алкоголе. Пьянство и азартные игры — социальное зло, и оно растет. Однако оно вполне поддается искоренению — для этого требуется лишь твердое законодательство. Далеко не первый процесс такого рода слушается сейчас в этом суде, подобных случаев много. Но данный процесс чрезвычайно типичен, ибо в нем нашли отражение все наиболее яркие черты того порока, который побудил Его Милость уделить ему так необычно много своего времени. Преступления, подобные этому, все учащаются, и если они будут учащаться и дальше, для пресечения их должен быть введен более строгий закон. Но даже в рамках ныне действующего законодательства все букмекерские конторы и питейные дома, где принимаются ставки на лошадей, существуют нелегально, и прямой долг полиции принять меры к тому, чтобы накрыть нарушителей закона с поличным и привлечь их к ответственности. Тут Его Милость кинул взгляд на дрожащую от страха женщину за барьером и приговорил ее к полутора годам каторжных работ, после чего, собрав лежавшие перед ним бумаги, тотчас раз и навсегда выкинул ее из своей памяти.
Суд удалился на обеденный перерыв; Эстер и Уильям протолкались сквозь толпу адвокатов и секретарей. Первые минуты протекли в молчании. Уильяма задело за живое замечание Его Милости по поводу питейных домов и мера, предложенная им полиции, — усилить бдительность и не оставить камня на камне, но положить конец этому проклятью и бичу неимущих классов. Старая, как мир, история: для богатых — один закон, для бедняков — другой.
Уильям не пытался вникать в этот вопрос глубже; ему казалось, что на судебном разбирательстве проблема была исчерпана до конца; вспоминая слова этого судьи-фарисея, он думал о том, как трудно ему будет укрыться от глаз закона. А если его накроют, то придется платить сто фунтов штрафа, и к тому же можно потерять патент. Что же тогда делать? Он таил свой страх про себя, не признавался в нем Эстер. Она пообещала не заводить больше разговора о скачках, но мнения своего не изменила. Она была из тех упрямых натур, что лучше умрут, чем откажутся от своих взглядов. Вместе с тем ему очень хотелось узнать, что думает она по поводу речи, которую произнес Его Милость. Небось она сейчас снова и снова перебирает его слова в уме.
Однако Уильям ошибался. Перед глазами Эстер стоял образ худой, измученной Сары. Она думала о той жалкой похлебке, которая станет теперь ее каждодневной пищей, о дощатых нарах, на которых она будет спать, и о том, какая горькая участь ее ждет, когда она выйдет из тюрьмы.
Был яркий зимний день. Служащие из Сити в теплых, застегнутых на все пуговицы пальто спешили каждый по своим делам; в пронизанном ветром небе стайка голубей кружилась над рядами телеграфной проволоки. На Флит-стрит группы репортеров разбредались по многочисленным закусочным, буфетам и кафе. Их торопливая подвижность выделяла их из толпы, и Эстер бросилось в глаза, каким медлительным выглядит Уильям по сравнению с ними и как свободно болтается на нем одежда. А холодный воздух уже щекотал ему легкие, вызывая кашель, и Эстер попросила его застегнуть пальто. Они вышли на Стрэнд, прошли мимо закусочной, из которой на них повеяло аппетитным запахом, и Уильям сказал:
— Я вроде немного проголодался, а ты? Может, пообедаем здесь?
— Глянь-ка, это не жена старика Джона? — спросила Эстер.
— Ну да, она и есть, — сказал Уильям. — Хорошо, что этот малый как раз давал ей шиллинг, и она нас не заметила… Боже милостивый, вот уже до чего они докатились! Видала ты когда-нибудь такие лохмотья? А нога-то — как бревно и в одном рваном чулке, без башмака. Не гляди на нее, все равно ее не пустят с нами в закусочную.
Они съели свой обед в полном молчании. Это было печальное утро, и при виде нищенских отрепьев миссис Рэндел душа Эстер исполнилась мрачных предчувствий. Шумная многолюдность закусочной лишь помогала углубляться в свои мысли, и Эстер, словно со стороны, увидела себя в беспощадном потоке жизни. Испуг охватил ее. Так в поле, под темным грозовым небом, животные со страхом ждут приближения бури. Ей внезапно припомнилась миссис Барфилд, и она отчетливо услышала ее голос, предостерегающий против игры на скачках, сулящей неисчислимые беды. Где-то она сейчас? Доведется ли им встретиться когда-нибудь? Мистер Барфилд скончался, мисс Мэри по слабости здоровья вынуждена выезжать за границу, прежняя жизнь ушла и никогда не вернется. Слова миссис Барфилд неожиданно пришли ей на ум. Она никогда не понимала их до конца, но и забыть тоже не могла; они звучали в ее ушах на протяжении всей ее жизни; «Дитя мое, — говорила миссис Барфилд, — я на двадцать с лишним лет старше вас, и, поверьте мне, годы пролетают, как краткий сон. Жизнь — ничто. Мы должны думать о том, что ждет нас за гробом».
— Выше голову, старуха! Полтора года — это, конечно, не шутка, но жизнь-то еще впереди. Сара выдержит. А когда она выйдет из тюрьмы, мы поглядим, что можно для нее сделать.
Эстер вздрогнула, выведенная из задумчивости словами Уильяма. Она рассеянно на него поглядела, и он понял, что мысли ее витали где-то далеко.
— А я думал, ты это из-за Сары так расстроилась.
— Нет, — сказала Эстер. — Я думала не о Саре.
Уильям нахмурился, лицо его помрачнело. Он готов был голову прозакласть, что Эстер думает сейчас о том, какое это зло — игра на скачках. Терпенья ж нет, когда жена все время терзается из-за того, чего никак нельзя изменить.