Эстетика слова и язык писателя

Ленинград

Художественная литература. Ленинградское отделение

1974

Ларин Б.А. Эстетика слова и язык писателя : избр. ст. / вступит. ст. А. В. Федорова. — Л. : Худ. лит., 1973. — 288 с.

Среди отечественных ученых, внесших огромный вклад в развитие той отрасли филологической науки, которая сложилась в советскую эпоху на стыке между литературоведением и языкознанием и занимается языком художественной литературы, видное место принадлежит Борису Александровичу Ларину (1893—1964). Кипучая и многосторонняя деятельность этого замечательного филолога была посвящена слову во всех его проявлениях и оставила яркий след в различных областях языковедения:

он был одним из авторитетнейших знатоков русского, украинского, литовского, латышского языков, знатоком языка древней Индии — санскрита, теоретиком и практиком словарного дела, исследователем диалектов современного русского языка — местных (территориальных) и социальных. Его многочисленные лингвистические работы — монографии и десятки специальных статей — давно приобрели и всесоюзную и международную известность. Но не менее важную, хотя количественно и меньшую, часть его научного наследия составляют работы по стилистике и поэтике, первые из которых появились полстолетия назад — в начале 1920-х годов. Темы из этой области интересовали Б. А. Ларина всегда, и посвященные им статьи он публиковал более или менее систематически в течение всей жизни. Работы эти также получили самое широкое признание и у нас и за рубежом, о чем свидетельствуют частые ссылки на них в книгах и статьях, но более широкому читательскому кругу они уже почти недоступны, так как разбросаны по журналам, сборникам, ученым запискам разных лет и никогда не были собраны вместе.

Поглощенный огромной научно-организаторской работой и непрестанными заботами об учениках и товарищах, Борис Александрович многого не успел написать и не успел ни собрать воедино, ни пересмотреть для издания свои работы. Между тем мысль об этом не покидала его. За два месяца до смерти он составил заявку на будущую книгу под заглавием «Эстетика слова и язык писателя» для издательства «Художественная литература».

Книга была задумана — это явствует из ее плана — как опыт определения основных понятий стилистики и поэтики (литературный язык, язык литературы, художественная речь и ее разновидности, разговорный язык в литературе), рассмотрения трех основных жанров художественной литературы на материале русской поэзии, прозы, драматургии XIX—XX веков.

Замысел ее как целого остался неосуществленным. Автор предполагал написать новые главы («Повествование и диалог в художественной прозе», «Из драматургии Ал. Блока», «Новелла К. Паустовского «Снег»). Содержание некоторых глав было уже намечено в соответствующих статьях, — например, определение основных черт лирики в статье «О лирике...» или общая характеристика языка драматургии в работе о «Врагах» М. Горького. Названия лишь некоторых глав, перечисленных в авторском плане, полностью или почти полностью совпадали с заглавиями уже напечатанных статей, входящих и в состав настоящего сборника, но, очевидно, и их коснулась бы переработка, если бы замысел реализовался. Нет сомнения, что книга явилась бы ярким событием в современной филологической науке. Но и все то, что Б. А. Ларин успел опубликовать в свое время, сохраняет высокую ценность и составляет стройное, хотя, конечно, и менее полное, чем задуманная книга, менее систематическое целое. Слагаемые книги — отдельные статьи следуют теперь друг за другом по несколько условному композиционному плану, лишь отчасти хронологическому, в основном же тематическому (последнее отвечает идее авторской заявки). Сперва — две наиболее ранние статьи по общим проблемам художественной речи, затем — позднейшие работы разных лет о языке русских и советских писателей в соответствии с хронологией их творчества (от Некрасова до Шолохова). Помещаемая в конце книги библиографическая справка, сообщающая сведения о датах публикаций в их последовательности, позволяет, в частности, объективнее определить значение работ ранних, глубоко прогрессивных внутренне, но сложных по ходу мысли и аппарату, дискуссионных в деталях, а порой и несколько эксцентричных по изложению.

Если в начале деятельности Б. А. Ларин выступал со своими статьями в литературных альманахах и сборниках, выходивших в свет очень малыми тиражами, обращался к относительно узкому кругу читателей и пользовался своеобразным стилем, принятым в те годы у филологов и литературных критиков, то в дальнейшем — особенно в 1930-е годы — он имел дело с несравненно более широкой аудиторией. Он стремился быть в своих формулировках предельно понятным и четким, популяризируя свою науку, делая сразу же достоянием обширного круга людей свои наблюдения над материалом и оригинальные обобщения. Этой своей новой, более простой, но не менее своеобразной и энергичной манере письма Б. А. Ларин уже не изменял до конца, даже выступая в более специальных изданиях. Концепция же, четкая система взглядов, в которую ученый вносил, конечно, уточнения и которая перестраивалась частично и совершенствовалась в целом, на всем протяжении его творчества сохраняла свое единство, в чем и убеждаешься, следя за отдельными этапами этого пути по работам разных лет.

Заглавие сборника, принадлежащее автору — «Эстетика слова и язык писателя», — как нельзя более отвечает всему содержанию книги, где не только анализируются черты языка писателя, но выясняются и эстетические закономерности, присущие слову в художественной речи, а порою — и в литературной речи вообще.

Шли 1920-е годы. Атмосфера первых послеоктябрьских лет щедро питала новаторский пафос, оригинальную мысль исследователей — и в естественных и в гуманитарных науках, в частности — в науке о слове. В статьях этих лет Б. А. Ларин имел целью определить то основное, что составляет сущность языка в художественной литературе, его главные особенности, и находил их в специфическом характере того единства, которое в нем образуют смысл целого и все средства, служащие для его выражения. Предметом внимания исследователя становились те формы, какие приобретает соотношение смыслового целого и воплощающих его языковых, в частности — звуковых, средств. Пользуясь терминами, широко принятыми в современной филологии (в особенности в лингвистике), можно было бы назвать это соотношением плана содержания и плана выражения. Это как раз очень важно подчеркнуть, поскольку в начале 1920-х годов в нашем литературоведении была внушительно представлена иная система взглядов, развивавшаяся

группой высокоталантливых, молодых тогда литературоведов (В. Б. Шкловский, В. М. Эйхенбаум, Ю. Н. Тынянов, Б. В. Томашевский) и лингвистов (Л. П. Якубинский, Р. О. Якобсон, Е. Д. Поливанов) и получившая в истории литературы известность под названием «формального метода» (первоначально ученые объединялись вокруг «Общества изучения поэтического языка» — сокращенно ОПОЯЗ). Этот метод, или принцип, заключался в исследовании плана выражения или, иначе, формы литературных произведений как некоего самодовлеющего, самостоятельно развивающегося ряда, как системы языковых приемов, композиционных способов построения сюжета, выбора тем. «Формальной школе» литературоведения удалось добиться интересных результатов в изучении специфических особенностей стиля и композиции многих произведений литературы, преимущественно русской, и в исследовании творческой эволюции разных авторов в плане ее формальной характеристики [1] . Результаты эти представляли несомненную научную ценность и новизну прежде всего потому, что и в XIX и в начале XX века традиционная, так называемая академическая история литературы этим не занималась, пренебрегала. Но значение сделанного «формалистами» в то же время чрезвычайно сужалось из-за односторонней направленности их исканий, их ограниченности сферой одного только плана выражения (понимаемого хотя бы и широко), из-за принципиального отказа от изучения идейного содержания и социально-исторической обусловленности литературы. Уже в середине 20-х годов наметился кризис этого метода, в русле которого его создателям стало тесно и от принципов которого почти все они отошли в поисках новых путей. Их позднейшие работы, основанные на широком историческом понимании литературного процесса, недаром получили заслуженное признание.

Для Б. А. Ларина план выражения составлял всегда единое целое с планом содержания. Как лингвист, особенно много и плодотворно занимавшийся значением слова и историей смысловых изменений в языке, он и в языке художественной литературы соотносил все его конкретные элементы (в том числе, конечно, и значение отдельных слов) с тем смысловым целым, содержанием, идеями, которые за ними стоят и по отношению к которым они выполняют свою роль. Среди филологов 1920-х годов Б. А. Ларин с этой точки зрения не был одинок: по методологическим позициям он был близок к таким видным ученым, как В. В. Виноградов и В. М. Жирмунский, у которых общее с ним — постоянный интерес к единству, образуемому формой и содержанием; с опоязовцамн же его роднит высокое совершенство анализа языковых средств. Но не менее важно уяснить себе и то, что отличало индивидуальность Б. А. Ларина как исследователя языка художественной литературы, что составляло основное направление его исканий.

Надо подчеркнуть и следующее: Ларин занимался не теорией литературы и не теорией литературных жанров, а стилистикой как частью поэтики, то есть языком художественной литературы как ее специфической принадлежностью, отличающей ее и от других искусств (несловесных) и от обычного, «общего» языка — языка, на котором говорят и пишут все. Именно язык художественной литературы был для Ларина исключительным предметом внимания, начиная с первой же его общетеоретической работы в этой области — статьи «О разновидностях художественной речи». Здесь он сразу решительно отверг как попытки иных теоретиков стиля отождествить художественную речь с «обычным» языком, так и тенденции других филологов — объявить художественную речь своего рода «диалектом» языка национального и даже противопоставить ее последнему в качестве некой особой, специфически замкнутой в себе системы, якобы даже имеющей право быть непонятной для непосвященных, быть «заумной». Специфике художественной речи в понимании Ларина нисколько не противоречила — при всех ее отличиях — кровная связь с «обычным», общим для всех языком.

Неприемлемыми для Ларина были также формалистическое представление об искусстве (следовательно, и о художественной речи) как о «приеме», мнение, «что в искусстве все предназначено, как в кустарном производстве» (это его полемическая формулировка), и афоризм-парадокс В. Шкловского: «Я знаю, как сделан автомобиль, я знаю, как сделан Дон Кихот». На этот афоризм Ларин возразил: «Как однажды сделано литературное произведение — мы никогда не узнаем, но можно тут играть догадками. А вот почему и как оно действует, значит что-то для нас, — это можно исследовать» (с. 49) [2] .

В той же статье Ларин выдвинул важнейшее для теории стиля понятие контекста как нормы, то есть такой нормы, которая складывается в литературном произведении по мере того, как развертываются высказывания автора или его персонажей, и которая отличает его от других произведений или же чем-то напоминает о них. На фоне этой нормы выступают те или иные отклонения от нее самой, тоже составляющие важную черту общего своеобразия. Носителями этого своеобразия постоянно являются те «комбинаторные приращения» смысла, его «обертоны», которые «образуются из взаимодейственной совокупности слов» (с. 36); они могут возникать «и в пределах одной фразы и, кроме того, из сочетания периодов — в пределах главы (когда дело касается повествовательной формы. — А. Ф.); далее, есть оттенки, возникающие только из законченного литературного целого» (с. 36).