Эстетика слова и язык писателя
Шрифт:
Я воспользуюсь прежде всего наблюдением обратного действия этой семантической перспективы: она проявляется в том, что при обособленном рассмотрении одной фразы из художественного текста в ней оказываются не только неясности (это в обрывках всякой речи), но несуразности, абсурды, и вместо впечатления мастерства, красоты языка поражает бледность, недостаточность выражения.
1. Вот из раскрытого наугад рассказа Муйжеля «Проклятие»: «Феня долго смотрела на ее неподвижный, скромный язычок и думала...»
Прочитав, не понимаю. «Скромный язычок» — кажется здесь совсем неудачным выражением. Из предыдущего оказывается, что речь идет об огоньке лампадки, — и этого уже достаточно,
2. «Генеральша глядела на него во все свои толстые изумленные глаза» (Крестовский. Петербургские трущобы). — В отрывке это не кажется удачным, в контексте оно по крайней мере не отвлекает, затенено.
3.
...Произрастай наш край родной Неопалимой блеском молний, Неодолимой купиной. [16]16
Здесь и далее в поэтических цитатах сохранена пунктуация указанных изданий. — Ред.
(А. Белый. Родине. — Сб. «Звезда». Пб., 1922, с. 69)
Почему не сказано:
...неодолимый в блеске молний, Неопалимой купиной — ?Слова как будто перепутаны в стихотворении — ради освежения выразительности, обогащения смысла.
Достигнуто ли это?
Я не нахожу эстетической целесообразности в этих стихах, но самая неудача их хорошо иллюстрирует положение, что слиянность, неразложимость на языковые дроби — уследима в способе сочетания слов, в строении поэтической речи; она приводит иногда к неудачам, она есть.
Предвосхищенные, несоответственные по смыслу синтаксические согласования в нехудожественной речи кажутся обмолвками, а когда заметим в них преднамеренность, — они уже производят впечатление эстетическое: шутки, «красного словца».
4. «Приезжай ко мне в деревню, угощу тебя черным молоком и сладким хлебом» (из письма). В разговоре, если б сказано было без особых ударений, мы сразу мысленно исправили бы порядок слов и не придали бы этому случаю речи никакого значения, — в письме (и оттого, что в недавние годы) без всяких соображений улавливаем в этом шутку, игру слов, ощущаем художество речи.
5. «Нагой, с музыкальным инструментом на спине, он напоминал некоего древнего мифического полубога» (Чехов. Роман с контрабасом). Тому, кто не читал рассказа или почему-либо не вспомнил тотчас же, откуда это, — фраза покажется нелепым набором слов, даже не смешным: ни реального, ни даже фантастического приурочения и никакого эстетического значения сама по себе она не имеет.
III. Наконец, значение периода бывает осложнено ассоциациями, подсказанными архитектоникой, возможными только из связи целого.
Как мало значат сами по себе: пресловутое «Мисюсь, где ты?», или: «На полустанке была угнетающая тишина», или: «Хочешь встать — и ночь».
И как насыщенно, не исчерпаемо никакими «своими словами» впечатление этих же слов в концовках повестей «Дом с мезонином» (Чехова), «Скуки ради» (Горького) и в стихотворении Ал. Блока:
Я сегодня не помню, что было вчера, По утрам забываю свои вечера, В белый день забываю огни, По ночам забываю дни. Но(III. с. 84)
Даже заглавия обогащают или определяют понимание. Вот здесь — в своих цитатах — я привожу заголовки, и это помогает читателям локализовать выдержки в их стилистической среде. А вот когда распишут автора на карточки по словам и элементарным словосочетаниям, то, взятые в отдельности, они бедны смыслом и заурядны, — потому и могут быть приравниваемы к, разговорному и вообще внеэстетическому хождению.
Генетические этимологии, примышляемые к элементам разговорной речи, а с другой стороны, гиперанализ литературного текста приводят к формулам вроде Горнфельдовой: «...Поэзия — не только там, где великие произведения... а, как видно уже из ее эмбриональной формы-слова — везде, ежечасно и ежеминутно, где говорят и думают люди» [17] . Она неверна.
17
См.: «Вопросы теории и психологии творчества», т. I. Харьков, 1907, стр. 201.
В. Гумбольдт высказал положение неоспоримое: «Поэзия и проза суть явления языка».
У Потебни это развернуто очень осмотрительно в утверждение: «Поэзия везде, где за немногими чертами определенного замкнутого образа стоит многообразие значений». Это проницательно и убедительно, хотя и недостаточно. А распространение и истолкование этих положений у последователей — неудачно и во многом ложно.
Гумбольдт и Потебня усматривали и выясняли некоторые аналогии между народной словесностью (верные, так как ей присущи эстетические свойства; но часто она производила на них только эстетическое впечатление вследствие этимологической апперцепции) и изысканной, оригинальной речью поэта. Они предположили тут закономерное взаимоотношение, но не исследовали его и точно не определили. А их последователи нашли истину по книгам учителей и считают неоспоримым свое учение о том, что поэтическая речь есть «оформление материала» обиходного просторечья.
Самый термин «оформление» взят из сферы пластических искусств и применен к языковым явлениям необдуманно. Здесь он неверен и ничего не поясняет.
Воздействие живой языковой среды на художественную речь надо еще изучить.
Но и прежде такой специальной разработки можно утверждать (вопреки «диалектологам» поэзии), что мастерство словесных эффектов у поэта совсем другого рода и имеет совсем иное назначение, чем во всех остальных типах речи, а в особенности несоизмеримо оно с небрежным употреблением слов и всей языковой системы — в разговорах [18] .
18
О них см.: Л. П. Якубинский. О диалогической речи. — «Русская речь». Сборники статей под ред. Л. В. Щербы, I. Пг., 1923.