Эта горькая сладкая месть

Донцова Дарья

– Блох нет?

Такого унижения Аркашка никогда еще не испытывал.

Девочка притащила носки и туфли. Я со вздохом принялась разглядывать покупки. Может, ребенок – дальтоник? Туфли оказались не кожаными, а виниловыми, угнетал цвет – пожарно-красный. Носочки же приятного, успокающего оттенка молодой зелени. Но делать нечего. Нацепила обновки и почувствовала себя гусем лапчатым. Ладно, не стоит расстраиваться, главное, что теперь смогу идти по мокрой дороге, не боясь промочить ноги.

Дорога к супермаркету вилась между

совершенно одинаковыми трехэтажными домами. Помнится, Дима говорил, что в них переселили обитателей бараков. Седьмой номер стоял предпоследним. Интересно, сохранился в доме кто-нибудь из жильцов? Вдруг вспомнят молодую незамужнюю беременную женщину, у которой почему-то никто не родился? Это только виновнице преступления кажется, что хорошо упрятала концы в воду, а соседи все отлично видят.

Часы показывали ровно полдень. Я поглядела на пустые сумки. Ну и черт с ними, даже интересно, как поведет себя Виолетта, если приду с продуктами попозже.

ГЛАВА 19

Седьмой дом внутри ничем не отличался от барака. Длинный коридор, куда выходили двери всех комнат, в конце гигантская общая кухня, рядом ванная и два туалета. Ясненько, строить отдельные квартиры дорого, вот и возвели наспех опять барак, только не деревянный, а каменный.

На кухне стояло несколько газовых плит. Возле длинного стола две женщины разводили квас. Явно ничем не помогут – слишком молодые, но все же спросила:

– Девушки, из старых жильцов кто остался?

– Зачем вам?

– Я из муниципалитета, проверяем списки очередников.

Тетки призадумались.

– На втором этаже – баба Рая, а на третьем – дядя Семен, остальные кто поумирал, кто съехал.

По выщербленным ступенькам полезла выше. Убожество давило на нервы. Стены исписаны надписями “Спартак” – чемпион”, “ЦСКА” – кони”.

Стекло выбито, и пол перед подоконником усеян окурками. Очевидно, местные дамы выгоняют сюда супругов покурить.

Баба Рая оказалась тучной, неопрятной старухой, одетой, несмотря на жару, в теплый байковый халатик. Седая сальная косичка мышиным хвостиком спускалась по жирной спине.

На ногах бабка носила плотные чулки и высокие ботинки. Как только не расплавится!

Переступив порог ее комнаты, я словно оказалась в конце пятидесятых годов. Большая железная кровать с “шишечками” на спинке, круглый обеденный стол, покрытый красной плюшевой скатертью. В углу допотопный “Рубин” на паучьих ножках. Экран стыдливо прикрыт от света вязаной салфеточкой.

Тут же холодильник “Бирюса”. Апофеоз благополучия – огромный ковер на стене.

– Чего тебе, – прошамкала бабуся, – сахару одолжить?

– Нет, нет, я из муниципалитета.

– А, – протянула бабка, – то-то не могу вспомнить, в какой квартире живешь. Зачем я властям понадобилась?

– Проверяем списки коренных жильцов. Вы давно тут

прописаны?

– И не вспомнить, – махнула рукой старуха, – зажилась совсем, на тот свет пора. Сначала в бараке на рынке мыкалась, потом эту фатеру дали. Все говорили: временно, скоро переселим! Так обманули! Кто похитрей, давно уехали, а я сижу тут, словно таракан, ни помыться по-человечески, ни сготовить.

– У меня одна семья есть в списке – Павловские. Только что-то не найду никак.

– Какие такие Павловские? – удивилась бабулька. – Не помню.

– Вот написано – Альберт Владимирович и Виолетта Сергеевна.

– И, милая, – рассмеялась баба Рая, – какого года у тебя списочки? Небось при царе Горохе составляли. Нет их тут давно, сто лет как съехали. Только почему Павловские? Вилка Никитиной была.

Сообразив, что таким странным именем старуха обзывает Виолетту, я спросила:

– Как Никитина?

– Да просто. Вилкина мать, Клава, на чулочной фабрике работала, а отец, Ванька, – токарем на заводе. Клавка, право слово, ненормальная была. Придет с работы, на диван плюхнется и давай книжки читать. Где только брала такие – одна любовь, еще до революции напечатаны. Щи не варены, белье не стирано – на все плевать! Ванька, бедняга, и в магазин, и к плите. Другой бы плюнул да ушел. Клавке все завидовали. Не мужик, а золото. Не пьет, не курит, деньги все в семью. Только той все без разницы было. И девчонку-то не по-человечески назвала, в книжке вычитала. Ее имечко никто и выговорить не мог – Вилкой кликали.

Когда Виолетте Никитиной исполнилось пятнадцать, романтически настроенная мамаша выкинула фортель. Влюбилась в командированного из Ленинграда инженера и, бросив семью, укатила с ним в город на Неве. Несчастный, разом постаревший Иван остался с девочкой. Мужчина как-то сник и через год умер. “От тоски зачах”, – резюмировала баба Рая. Клавка больше не появлялась и судьбой ребенка не интересовалась.

Виолетта выросла совершенно другой, непохожей на безалаберную мать. Девчонке страшно хотелось вылезти из нищеты, уехать из гадкого барака в собственную квартиру. Она усиленно искала жениха. И, очевидно, обладала прозорливостью, потому что отвергла нескольких перспективных ухажеров и вышла замуж за небогатого, но подающего надежды Алика.

– Такая расчетливая, – вспоминала бабка, – а красавица была! Мужики хвостом бегали, только ей наши заводские не подходили, рылом не вышли.

Однажды Виолетта явилась домой к полуночи. По меркам барака – почти ночью. Баба Рая, маявшаяся бессонницей, услышала шум на кухне и выглянула поглядеть. Виолетта жадно ела холодную гречку, видно было, что сильно проголодалась.

– Смотри, девка, аккуратней, – предостерегла женщина, – нагуляешь, потом всю жизнь воспитывать.

– Что я, дура нищету плодить? – отмахнулась девчонка. – Нет уж, выйду замуж за того, кто сумеет обеспечить, тогда и о детях подумаю.