Эта русская

Эмис Кингсли

– Ну… собственно, я и сам толком не знаю. Разве что потому, что я тоже ученый, как и Тристрам Халлет. И, смею надеяться, литературовед. И как литературовед я привык читать глазами, с печатной страницы, а не воспринимать с голоса. Только так я могу понять и оценить любой текст. Поэтому я ждал возможности увидеть стихи, которые ты тогда декламировала, на бумаге, прежде чем окончательно… Впрочем, все это слишком для меня важно, и кроме того, я уже составил окончательное мнение. Да и вообще, что такое наука о слове? Всего-навсего подспорье. Проводник. Так вот. – Он потянулся к Анне, потом снова сел на свое место. – Я… я очень высоко оцениваю твои стихи,

с моей точки зрения, они стоят в одном ряду с лучшей поэзией нашего времени. Они бередят мне душу с тех самых пор, как я в первый раз их услышал. Что бы ты ни писала в будущем, даже если и совсем ничего, как поэт ты состоялась. Но только отдай мне гранки при первой же возможности, прошу тебя, любимая, потому что я хочу прочесть твои стихи глазами и познакомиться с ними поближе.

При этих словах он взял ее за руку.

Анна недоуменно уставилась на него.

– Ты ведь не станешь… – начала она испуганно.

– Нет, не стану. Говорить то, что не считаю истиной, если речь идет о поэзии. Ты сама знаешь.

Не отнимая руки, она кивнула. Больше ничего.

– Половина двенадцатого, – напомнил Ричард.

– Спасибо тебе за то, что разогнал мой страх. Ты, может, заметил, что в последние дни я тебя избегаю, так вот, тому была единственная причина: я боялась услышать от тебя, что я плохой поэт и навсегда останусь плохим поэтом, как бы ни старалась, словно душа, которой уготован ад. А теперь ты освободил меня. Я не знаю, что еще сказать.

– Не говори ничего, просто поцелуй меня.

– Хотя, впрочем, я бы выпила бокал шампанского, – проговорила она, наклоняясь к нему.

Ну, что-что, а уж это здесь точно найдется, подумал про себя Ричард, шагая с ней рядом к дому через залитый солнцем сад. Криспин, с неизменной своей пунктуальностью, дожидался в комнате с книжными полками по стенам, той, где он познакомился с Анной.

– Ричард сказал мне, что я хороший поэт, – сообщила она по-английски, подчеркивая значимость каждого слова.

– Ну ни фига себе, – мрачным голосом отозвался Криспин. Он в последнее время вроде как немного располнел, а в петлице у него красовался какой-то диковинный алый цветочек, служивший, для Ричарда, символом многогранности его жизни и многообразия его забот. Потом Криспин поднялся, чтобы выразить свой восторг. – Замечательно! Великолепно! Какой молодец! – Он прибавил что-то по-немецки, облапил Анну и стиснул руку Ричарда, – Давно бы так… Значит, все в порядке. Более того, есть что отметить.

Ричард улыбнулся ему в ответ:

– Анна не отказалась бы от бокала шампанского. Но, боюсь, она не сможет выразить такую сложную мысль по-английски.

– Прекрасная идея, – Криспин нажал кнопку звонка и глянул на часы. – И очень своевременная. А теперь давай-ка ненадолго удалимся в соседнюю комнату и покончим с официальной частью, ладно? Лучше поздно, чем никогда. Ну, ты понял, о чем я, подмахни наше замечательное воззвание, и я быстренько отошлю его Квентину.

– А-а. Да, конечно.

– Анне мы не станем забивать голову подробностями, верно? – Услышав свое имя, Анна лучезарно улыбнулась и помахала рукой. – Или ты хочешь сделать это при ней?

– Я потом ей все объясню.

– Лучше объясни прямо сейчас Я бы и сам это сделал, но, боюсь, она ничего не поймет.

В дверь постучали, и вошел слуга, Энрик. В отличие от других дворецких, которых Ричарду доводилось видеть в последние годы, Энрик был похож не на футболиста и не на телеведущего, а именно на дворецкого. Пока Криспин

отдавал ему распоряжения, Ричард успел переговорить с Анной. За те полминуты, которые потребовались им с Криспином чтобы перейти в соседнюю комнату, он успел лишний раз изумиться гладкости и убедительности – прямо как в кино – той лжи, которая только что прозвучала в саду. Еще он отметил, что его слова смутили Анну гораздо меньше, чем он рассчитывал, – первая действительно осуждающая мысль о ней, а не о ее стихах. В целом он чувствовал сильное облегчение, сродни тому, которое испытываешь, когда узнаешь, что та или иная работа или стипендия досталась не тебе, а другому.

– Вот и ладно, – проговорил Криспин спустя еще полминуты. – И совсем не так страшно, правда?

Он колдовал над своим факсом.

Ричард промолчал.

– Я думал, почему бы нам не пообедать вчетвером у Булстина – заодно решили бы насчет архиепископа и всего прочего. Надеюсь, ты не станешь возражать, если я позову Фредди. Она проникнется к тебе новой любовью, когда узнает о твоей жертве и сообразит, какие эта жертва может иметь последствия, – ну, или я помогу ей уяснить, насколько теперь изменится твоя жизнь. И жизнь еще кое-кого.

Он не назвал Корделию по имени; к этому моменту он уже дал понять, без единого слова, что причины, толкнувшие Ричарда на такой поступок, его, Криспина, не касаются и никогда не будут касаться. И это тоже принесло облегчение, облегчение столь огромное, что никак было не понять, почему от него так явственно веет холодком.

Глава девятнадцатая

Ричард подъехал к дому, который по-прежнему называл своим, и поставил машину на обычное место. Открыв ключом входную дверь, он сразу же прошел в гостиную, в Корделину гостиную, в данный момент просто во всех смыслах Корделину, поскольку сама Корделия находилась именно там. Она сидела не на своем обычном стуле, а на другом, обращенном спинкой к двери, так что с порога Ричард увидел только краешек белого рукава, золотой просверк одного-двух браслетов и повернутую к нему в три четверти белокурую головку, пребывавшую в неподвижности. Зайдя спереди, Ричард обнаружил, что на полированном столике у окна разложена и начата новая головоломка, изображавшая, по всей видимости, некую пасторальную сцену древних времен. Шахматная доска с фигурами, однако, исчезла бесследно, так же как и кроссворд. Впрочем, ими Корделия никогда особо не увлекалась.

Ричард решительным движением сел, глядя Корделии в глаза. Перед собой он увидел примерно то же, что и обычно, – рубашка, или как оно там называется в теплую погоду, выражение, которое ему доводилось видеть и раньше, когда Корделия думала, что никто на нее не смотрит, – слегка угрюмое и скорее апатичное, чем задумчивое, нижняя челюсть, того и гляди, отвиснет.

– Привет, Корделия.

– Привет, путик – Обычный голос, не такой потерянный, как вид. Сцены с обмороком, похоже, не предвидится.

– Я пришел сказать тебе, что, как ни прискорбно, я не считаю себя вправе и дальше…

– Послушай, не тяни кота за хвост, Ричард, говори что собирался сказать, насколько вышло бы быстрее, если бы я сказала за тебя, но так легко ты не отделаешься, и не надейся.

– Да, ты права, я обязан все сказать сам. Так вот, ситуация дошла до точки, в которой…

– Тебя послушать – прямо какой-нибудь жуткий замшелый профессор из одного из этих ваших университетских комитетов. Ради Христа, выбирай слова покороче.