Эта тьма и есть свет

Gierre

Слова городничего не укладываются у меня в голове. Старый Сэм выглядит безумцем, и остальные на площади заваливают его вопросами. Он отмахивается от них и говорит, что обо всем расскажут на утро. Я не могу ждать — мой брат, мой отец, даже мама — все они сейчас на якоре. Моллюски заполняют их трюм, они ждут назначения. Я должна буду отправить им голубя, и я не могу ждать утра.

Нейара визжит. Её голос заводит толпу, люди начинают толкаться, бегут обратно — на улицы.

— Сьюзи! — Рейви кричит, трясет меня за плечи, и я прихожу

в себя. Понимаю, что уже далеко ушла от своей котомки. Вокруг нас снуют туда-сюда горожане. — Сьюзи, слышишь меня? Беги!

Я гляжу в её глаза, переполненные ужасом, и не могу понять, чего она хочет. Для чего мне бежать? Завтра с утра нам дадут назначения, вот бы только найти городничего пораньше…

— Беги! — Рейви переходит на визг, я чувствую пощечину, которую она, наверное, влепила мне.

Людей на площади становится больше.

— Умоляю тебя, Сьюзи! Ради меня!

Я провожаю её взглядом — толпа подхватывает её и уносит прочь. Я оглядываюсь еще раз, но вокруг меня незнакомые люди.

— Ради меня!

Голос Рейви пропадает, его место занимает бешеный рев прибоя. Я понимаю — буря. Вместе с волнами на площадь накатывают потоки тел незнакомцев.

Ищу взглядом подходящее место, свободное, хотя бы временно, и замечаю небольшой участок пространства возле столба для факелов. Если перекличка затягивается, мы зажигаем их, чтоб не сидеть в потемках. Сейчас вокруг достаточно светло, чтобы не нужно было ничего зажигать. Мои глаза шарят дальше, пока я стою в отдалении, наблюдая за происходящим. Люди снуют по причалу, по площади, они, как и я, кажется, не понимают, что происходит.

— Рейви! — визг Нейары оглушает меня. Я помню, как красиво она пела на последнем вече. — Рейви, на помощь!

Зажимаю уши руками, чтоб отрешиться от звуков. Перед глазами испуганное лицо Рейви, которая поняла всё раньше меня, и я пытаюсь представить себе площадь ее глазами.

Она увидела испуганную Нейри, увидела городничего, услышала то, что он сказал, и

она

все

поняла.

С зажатыми ушами я слышу стук собственного сердца и перевожу взгляд на линию горизонта. Он пылает. Корабли, стоящие на якорях — они кажутся высокими поминальными кострами. Я вспоминаю, что там мой брат.

«Ради меня!» — голос Рейви в моих ушах.

Она

все

поняла.

Ноги подгибаются, я прячусь за бочкой, развязываю широкий платяной пояс, повязываю чурбан поверх коротко остриженных волос.

Мне шестнадцать — вот в чем дело. Вот почему Рейви просила за себя. Молодой бог позвал меня всего год назад, и я еще не встретила своего суженного. Моя фигура похожа на мальчишескую, мои волосы острижены из-за вшей, которых боится матушка, и

они

не

поняли.

Я облизываю ладонь, провожу ей по пропитанной городом поверхности брусчатки, а потом протираю лицо. Грязь въедается в кожу, вонь ударяет в нос. Торговцы рыбой почти никогда не выглядят привлекательно, неудивительно, что

они

не

поняли.

Мое

сердце бьется, как будто я бежала вдоль всего побережья. Я выскакиваю из-за бочки и заставляю себя не слышать криков Нейары. У неё всегда был громкий, красивый голос.

— Ей, парень, ну-ка погоди! — доносится в спину.

Я бегу быстрей. Они могли бы погнаться за мной, если бы увидели такую, как Нейара, но низкорослый мальчишка-замарашка им не нужен. Сейчас, пока они не соображают, что делают, они оставят меня в покое.

Я понимаю, что плачу, только когда глаза начинает жечь, будто чистила лук. Вытираю слезы рукавом и продолжаю бежать, сворачивая в подворотни, куда матушка велела не соваться ни под каким предлогом.

Возле борделя свалка. Здесь уже разлили масло от ламп, бушует пламя, но им все равно. Они приходят и уходят, берут то, что могут, а остальное сжигают, и, хоть я прилежно молилась целый год Молодому богу, тот не уберег Рейви, Нейару, родителей.

Городничий не выходит у меня из головы, когда я выбегаю к воротам. Там слышно скрежет металла — должно быть, идет бой. Я гадаю, почему городничий вышел к нам и сказал, что на утро будет сбор.

Вспоминаю слова отца: «Если война, Сьюзи, беги к любому паромщику, беги хоть к старому Джону, беги как можно дальше, но потом… потом, Сьюзи, тебе нужно будет вернуться на Восточный Маяк».

Я спрашивала его, почему нужно возвращаться на Восточный Маяк, но не сумела добиться никакого ответа. Он замолкал, точно рыба на столе для разделки. Становился грустным и уходил пить. И я боялась, что когда-нибудь мне придется узнать, что ждет нас на Восточном Маяке.

Стражники не замечают меня. Я оглядываюсь, покидая город, и замечаю, что налетчики одерживают верх. Из десятка постовых в живых двое, и те измотаны, им не выстоять дольше пары минут.

Я шепчу молитву Молодому богу и надеюсь, что тот примет их в свое царство.

Ноги несут дальше, прочь от города, я снова смахиваю слезы. Когда к горлу подкатывает тошнота, воспоминания о крике Рейви приводят меня в чувство. Я проглатываю слюну и бегу дальше.

На Нижнем Сходе видно лодочника. Он торопливо погружает на плот свертки вещей.

— Дядюшка Филипп! — кричу сорванным от долгого бега голосом. Задыхаюсь.

— Сьюзи? — судя по голосу, он рад видеть меня. — Детка, скорей, прыгай! Я уже отплываю.

— Дядюшка Филипп, кто это?

Ни о чем не думаю, прыгаю на плот и слежу за тем, как он отталкивает кусок дерева шестом.

— Спасайся, Сьюзи!

Руки старого Филиппа роняют шест. Он разворачивается и бежит прочь, туда, откуда прибежала я.

— Дядюшка Филипп, куда вы?

— Спасайся!

Я ступаю вперед, повинуясь порыву, понимая, что старик побежал прочь ради меня, нога скользит по мокрой древесине, я едва могу удержать равновесие.

— Ради меня, Сьюзи! — голос Филиппа тонет в темноте Схода.