Эта тьма и есть свет
Шрифт:
— Гуннар, как его зовут? — кричит батюшка.
— Бальдр! — орет Гуннар. — Бальдр, сын Фригг.
— Той шлюхи? — орет батюшка.
Я стою неподвижно — знаю, что он орет для меня. Дернусь, подам знак, что слова задели меня, и вторая стрела лишит жизни тут же.
— Так и есть! — Гуннар усмехается. — Отличный воин.
Они перекрикиваются дальше, а я гляжу себе под ноги и гадаю, есть ли в Терции, про которую успел рассказать мне Халдор, чернорожие работорговцы.
После Гуннар ведет меня, схватив за руку, к
— Веди себя хорошо, Бальдр, — говорит Гуннар на прощание. — Будешь хорошим воином — проживешь долго. В Терции они знают, как латать раны.
— Спасибо, Гуннар, — отвечаю я. У меня на душе неспокойно.
— Если встретимся в поле, Бальдр, я постараюсь не промахнуться, — он улыбается мне. И я отвечаю ему улыбкой.
На корабле терцианцев душно. Меня сажают в трюм к остальным рабам, и я трясусь там ни то день, ни то ночь, пока снаружи бушует буря. Страшно, холодно, все время хочется то блевать, то спать.
— Есть здесь Бальдр? — кричит сверху сорванным голосом какой-то моряк. Бес его подери, как ответить со ртом, набитым слюной?
Другие тычут в меня и показываю, мол, вот он я, Бальдр.
Вытаскивают наружу. Гляжу, как волны захлестывают за борт.
— Ты и есть Бальдр? — возле меня вельможа, что был на трибуне. Буря вокруг бушует так, что кажется — сметет. Вельможа стоит, не шелохнувшись, даже одежда на нем, будто в штиль, строга и пряма.
— Да, хозяин, — отвечаю, снова гляжу под ноги. Гуннар говорил, так положено делать. Батюшка бил по лицу, если хватало ума заглядеться на его одежду.
— Я тебе не хозяин, — возражает вельможа. — Вы теперь все — свободные люди.
Слушаю, а слова не укладываются в голове. На кой бес понадобилось вельможе сделать из целого трюма рабов свободные рты?
— Вас научат сражаться в строю. Будете жить в казармах в Терции. Станете воинами. Потом будете сражаться. Вам будут платить монетами, дадут наделы — землю. Будешь стараться, станешь командиром. Понимаешь меня?
Я киваю, потому что речь его чистая, так и не скажешь, что иноземец. Только слова, которые он говорит, кажутся дикими. Земля, монеты — зачем мне все это?
— Зачем мне? — спрашиваю.
— Что? — не понимает.
— Зачем мне ваши монеты? Земля?
— Чтобы жить.
— Дайте копье, — поднимаю взгляд и смотрю на него. Раз сказал, что я теперь свободный, пусть терпит. В груди злость. От того, что погиб дурень Халдор, от того, что вельможа шутит посреди ледяного ада. От того, что никогда больше не увижу ни Гуннара, ни поля, ни ямы, ни батюшки — ничего, что знал.
— Разве ты не хочешь мирной жизни? — спрашивает вельможа. Его глаза похожи на глаза Халдора — тот тоже пытался всё понять. Слушал, переспрашивал.
— У меня никогда не было мирной жизни, — отвечаю ему. Вдруг поймет?
Вельможа смеется.
Приводит в тесную каморку, где сидят двое с капюшонами, моряки, да еще девица с заливистым смехом.
— Пей, — вельможа ставит передо мной полную кружку эля. Улыбаюсь — вот бы и сразу так.
Через час корабль перестает шататься. Выглядываю в оконце — буря не утихла. Видать, человек ко всему привыкает. Терцианец рассказывает мне о жизни на родине. Его зовут Вильгельм, и за океан он отправился, чтобы достать побольше толковых людей.
Мы шутим, и еще семь ночей, пока корабль справляется с бурей, я чувствую себя счастливым. Гуннар не толкает меня в спину, не подсовывает мне под рожу ведро для помоев. Батюшка не щупает мне руки, не проверяет вшей. Не приводят уродливых шлюх. Мы плывем, вокруг ни души, один только наш корабль. Кажется, мир исчез куда-то.
— Ты умеешь читать? — спрашивает Вильгельм перед седьмой ночью.
— Нет, — отвечаю. Он злится, если говорить «хозяин», так что я отвык. Будет надо — привыкну снова. Гуннар теперь грозился бы, что вырвет мне язык.
— Надо научить тебя читать, — задумчиво говорит Вильгельм. — Вот нож, — он вечно меняет темы так, что я не успеваю за его мыслью. Точно как Халдор. — Иди в каюту и убей Нанну.
Нанна — это девица с заливистым смехом, которую я подметил в первую ночь наверху. Внизу, в трюме, были только мужчины.
Беру нож, захожу в каюту, подхожу к Нанне и протыкаю грудь полученным ножом. Вильгельм стоит в проходе и смеется. Нанна пытается выцарапать мне глаза, а спустя три вдоха умирает.
— Вот так просто?
— Вы сказали убить ее, — жму плечами, возвращаюсь к Вильгельму и отдаю ему запачканный в крови нож.
— Я передумал, — говорит Вильгельм, улыбаясь.
— Как это? — я растерян.
— Я передумал, я не хочу, чтобы ты убивал Нанну, — говорит Вильгельм. Он шутит, но я не пойму, в чем шутка.
— Я уже убил ее, — моя растерянность растет.
— Погляди, что ты наделал, — Вильгельм кивает на каюту, и я вижу, что вдоль стен стоят испуганные моряки. Пара спутников Вильгельма в капюшонах, имен которых я до сих пор не знаю, стоят возле тела Нанны и смотрят на него. Слышен их шепот.
— Вы сказали убить ее, — повторяю, хоть теперь я не так уверен, что сделал все верно.
— Если я скажу тебе убить себя? — спрашивает Вильгельм.
— Убить вас? — удивляюсь.
Вильгельм смеется еще громче.
— Ну что же, представим, что меня.
— Я не могу вас убить, — возражаю.
— Почему?
— Вы — мой хозяин.
— Кажется, мы решили уже этот вопрос, Бальдр, — Вильгельм сердится.
— Как вас называть — ваше дело, а убивать вас я не стану.
— Почему? — теперь он удивлен. Мир встает на свое место, я опять понимаю, что происходит.