Эта жизнь неисправима
Шрифт:
– Георгий Александрович!
– завопил Р.
– В том-то все и дело, что у него не Роза, а Крест!.. Изора мечтает о молодом рыцаре с Розой, а видит старика с Крестом!..
Нимало не смутившись, Гога сказал:
– Простите мне мое невежество.
Р. последовал его примеру:
– А вы простите мне мою горячность...
Дине Шварц тоже очень нравилась идея назвать Малую сцену именем Блока.
– Я напомню Георгию Александровичу, - сказала она, - может быть, напишем в министерство.
–
– Или сначала нужно провести через худсовет?
– подумала она вслух.
– Диночка, вам виднее, - сказал я, - Гога - за, вы - тоже... Всем ясно, что театр ему задолжал...
– Нужно выяснить порядок, - рассудительно сказала Дина.
– Может быть, в этом случае лучше прозвучит письмо от общественности?..
– И это красиво!
– сказал я.
– Сделать черновичок?.. Или вы сами?..
– Сделайте на всякий случай, - покровительственно сказала Дина.
– Главное - выяснить порядок...
Черновичок сохранился. В нем вкратце излагалась история вопроса, упоминался зав. кульсектором БДТ Сергей Абашидзе с его приоритетным предложением и то, какую решающую организационную, творческую и нравственную роль сыграл А. А. Блок в жизни Большого драматического театра. Главным же аргументом был, как вы понимаете, блоковский юбилей и то обстоятельство, что именно в наше счастливое время в театре возникла реально действующая Малая сцена, со своим репертуаром и зрителем, расширившая диапазон художественной работы АБДТ имени М. Горького.
В подписанты черновичок намечал от театра Г. А. Товстоногова и К. Ю. Лаврова, а от общественности - персека Ленинградского отряда советских писателей А. Н. Чепурова и видных блоковедов.
Р. был убежден, что дело сладится.
Но неожиданно Гога и Дина стали уходить от темы, и однажды, встретившись у расписания с Лавровым, Р. догадался задать вопрос ему:
– Кира, - сказал он, - тут была идея назвать Малую сцену именем Блока, вы обсуждали ее на худсовете?..
Кирилл молчал, думая, как ответить.
Тогда Р. добавил:
– Блок сделал для этого театра не меньше Горького, мягко говоря...
– Не знаю, Володя, - сказал Кирилл.
– Я не вижу в этом смысла...
Проглотив информацию, Р. сказал:
– Жаль.
Ну что тут поделаешь? Все естественно. Лавров имел полное право думать не так, как Р., и видеть смысл в том, что для Р. смысла не имело.
И если Гоге и худсовету пришлось выбирать между тем, что видится Р., и тем, что видится Л., вполне понятно, что, в конце концов, все приняли сторону Л.
Хотя сперва Гоге показалось, что это "очень хорошая мысль", и он готов был ее реализовать.
Накануне сдачи спектакля худсовету театра, по пути на Малую сцену Гога отозвал Р. в сторонку, чтобы конфиденциально напомнить
– Мы выиграем, если заранее не будем подавать Гаэтана, понимаете? Тем сильнее будет удар, когда он читает свою главную песню... Поверьте мне, Володя, я чувствую в этом месте вялость, и ее нужно убрать...
И тут Р. сказал:
– Хорошо, Георгий Александрович.
Чуть помедлив, Гога повторил:
– Понимаете, есть ощущение, что "Майские календы" нужно начинать раньше... И Заблудовский от этого выиграет...
Р. сказал:
– Георгий Александрович, я уже согласился, что вы меня убеждаете?
Он сказал:
– Я себя убеждаю...
И пошел в зал.
Что-то мешало артисту Р., и он не понимал что.
Кажется, подчиняясь Гогиным убеждениям, он утрачивал власть над собой. На время - но утрачивал.
Ему казалось, что Гога то и делал, что всей силой своего дарования лишал Р. собственной воли. Отчасти, но лишал.
А завтра был худсовет.
Императорский библиотекарь
В "Амадее" Питера Шеффера Грише Гаю досталась невеликая роль императорского библиотекаря Ван Свитена.
Костюмы к спектаклю сочинил Эдик Кочергин, а помогала их делать Инна Габай. На атлас или парчу нашивалась крашеная гардинная сетка. А красить ее нужно было по чутью: похолоднее или потеплее, и выходило необыкновенно красиво...
Гришин камзол шили в театрально-постановочном комбинате из сиреневой парчи, перекрывая ее лиловой гардинкой; на штаны пошел сиреневый блестящий атлас; туфли были замшевые и тоже сиреневые, с бутафорской сиреневой пряжкой, ну и, конечно, белоснежная рубашка с жабо. Прибавив сюда белые обтягивающие чулки и напудренный парик, получим общую картинку...
Но, надевая дворцовый камзол и сиреневые штаны, натягивая чулки и башмаки, Гриша уже не мог отвлечься от своих собственных проблем. Он думал о старшей дочери, уехавшей навсегда в страну Израиль, и о судьбе потерянного внука. Ему казалось, что он должен спасти жену, обманутую немецким дельцом, и младшую дочь Настеньку, которая забывает русский язык...
И о ком бы из своих он ни думал, жизнь поворачивалась так, что только тверди да тверди самому себе фразу из любимой роли в "Фиесте" Хемингуэя: "Не падай духом, никогда не падай духом..."
И снова промах, накладка... Странности.
Обо всех случаях докладывали Гоге, и Гога стал его избегать.
Многие ярились, не понимая, в чем дело, а это подступала болезнь...
А ведь он помнил времена, когда они с Гогой были очень близки, потому что приехали из Москвы строить новый Ленком настоящими единомышленниками и друзьями.