Эта жизнь неисправима
Шрифт:
В своей обычной манере Р. открыл было рот, чтобы задать Мастеру знаменитый вопрос "Зачем?", но вовремя спохватился, сообразив, что лучше публично не подставляться, а озаботиться оценками и накоплениями. Хотя "копить" первый монолог Бертрана, сидя к публике спиной, было гораздо удобнее, и Р. к этому удобству уже привык.
Следующее предложение Мастера выглядело более логично.
– Володя, - сказал он, - я бы на вашем месте дал монолог Бертрана гораздо медленнее... Вы все знаете, а я ничего...
Это был его конек: он всегда был вместе с публикой
И тут было о чем поспорить, потому что он ни при каких обстоятельствах не мог оказаться на моем месте, так как ему никогда не пришло бы в голову ставить пьесу Блока. Несмотря на юбилей.
Однако Р. удержался от спора и тут.
– Я попробую, Георгий Александрович, - благоразумно сказал он.
И попробовал...
Выходило хуже, потому что искусственное "торможение" вносило разлад в его внутреннюю жизнь и создавало впечатление излишнего груза на телеге. Но Гоге понравилось, что его предложение безоговорочно принято, и он сказал:
– Вот видите!.. Совсем другое дело!..
И засопел.
И закурил.
Так обнаружилась опасность строительства "совсем другого дела" на костях уже построенного, но Р. решил сегодня стерпеть все, а в остальные дни взять реванш.
Это была ошибка, но она казалась выходом из положения...
И как только Р. уступил лидерство, взволнованные "единомышленники" один за другим стали его "сдавать", на всякую Гогину подсказку отвечая восклицаниями вроде: "Да, да, конечно, Г. А., именно так я и думал!" (артист А.), "Ах, вот оно что-о!.. Тогда - понятно!.." (артистка Б.); или "Я понимаю вас, Г. А.!" (артист В.) и так далее. При этом часть исполнителей случайно забывала достигнутые ранее с Р. договоренности...
– По-моему, получается!
– бодро сказал Гога растерянному Р., уходя на перерыв, но после перерыва сильно заскучал, так как действие в Замке графа Арчимбаута, с его бытовыми заботами и понятными интригами, закончилось и начались большие, наполненные символами и загадками диалоги Бертрана и Гаэтана.
Собравшись изо всех сил и дослушав второй акт до конца, Гога сказал Рецептеру и Заблудовскому:
– Вы хорошо читаете стихи, но все это очень длинно и скучно!.. По-моему, нужно оставить только два мэста: когда Бертран говорит о своем прошлом и узнавание... этого...
– Странника, - подсказал Изиль.
– Да! А все остальное - выбросить, выбросить бэс-пощадно!.. Поверьте мне, Володя, будет гораздо лучше!..
"Ну вот, - молча кричал Р.
– он хочет обнажить сюжет и этим ограничиться! Голый сюжет, понятный любому ежу!.. Он хочет "прийти, увидеть, победить"! В своей обычной манере!.. Но с налету эту пьесу не взять! Не тот случай! Что же делать?.. Терпеть?.. Да, терпеть! Может быть, он еще покуражится, а потом... Нет, так нельзя! Или он все-таки сам сообразит, или я в конце концов скажу, что мы не имеем права так относиться к Блоку... Или бережно, или никак!.."
Со дня первого прогона Дина Шварц принимала блоковский спектакль близко к сердцу и, полная сочувствия к
Дина сказала Гоге:
– Вот так Станиславский пришел на репетицию "Розы и Креста" во МХАТе и погубил постановку!..
Гога ответил Дине:
– Ей-богу, я его понимаю!..
Появляясь на репетициях, - а он приходил на "Розу и Крест" не менее пяти раз, - Гога мастерски вел борьбу за сокращения, и Р. изнемогал в этой борьбе. Потому что, следя за общим ходом действия как режиссер, он неизбежно ослаблял внимание к любимой роли, а, ослабив главную роль, начинал мешать созидательному движению.
По мнению некоторых выходило, что уж если сам Гога - в зале, то от Р. требуется только ударный актерский труд, не более. Однако неполная совместимость Блока и Товстоногова (смотрите, какое аккуратное выражение применил автор!) не давала всех оснований для такого решения.
А тут еще характерность, о которой ему твердил Мастер!..
Какая характерность, если в этот момент речь идет о сокращениях важнейших сцен не освоившего характерность героя?!
Каждая репетиция становилась эпохой тотальной войны, состоящей из мелких стычек, переговоров, измен, пленений, аннексий и контрибуций; создавались враждебные союзы, случались перебежчики, засылались парламентеры, маркитантки, появлялись свидетели, шли трибуналы и пересуды...
Дина сказала Гоге:
– Признайтесь, Георгий Александрович, ведь вы увлеклись пьесой?
Гога ответил Дине:
– Меня увлекла театральная сторона. А пьесу я не понимаю. В ней есть что-то тайное, завораживающее меня, но... Не понимаю...
Он был обезоруживающе, трогательно откровенен.
Пытаясь перехитрить Мэтра и отстоять сцены Бертрана и Гаэтана, Р. использовал "домашнюю заготовку" и сказал, что хочет перенести антракт, то есть устроить его в "неположенном" месте.
– Понимаете, Георгий Александрович, - сказал он тоном заговорщика, - мы дадим встречу и начало поединка, а когда Бертран скажет Гаэтану: "Проси пощады, или я отрублю тебе голову!" и занесет над ним меч, - тут Р. показал Мастеру, как занесет меч над головой Изиля Заблудовского, и сделал драматическую паузу, - мы устроим внезапную вырубку и дадим антракт!.. Такой "детективный" ход, понимаете? И до начала второго акта зритель ждет разгадки!
– Давайте делать!
– бодро сказал Гога. Но едва начался "бой", как он снова вмешался.
– Бой нужно делать по-настоящему!
– страстно сказал он. Профессионально!..
По его мнению, Рецептер и Заблудовский должны были не символически обозначить поединок, а применить очевидные усилия, наподобие силовых схваток, которые были поставлены в "Генрихе IV".
Тут пришлось напомнить Гоге, что у нас не было денег на приглашение профессионального драчмейстера, и он притих...
– А что, если нам сразу задать, что у него на груди - роза?!
– увлеченно воскликнул Гога при появлении Гаэтана-Заблудовского.
– Понимаете, Володя?.. Это будет уже изначально задано!..