Это будет вчера
Шрифт:
– Это все оттого, что все они непременно верят в Бога, – Брэм важно поправил на переносице круглые очки. – Даже те, кто думает, что не верит в него. А никто так не умудрился все перепутать на земле, как господь Бог.
Они придумали Бога, его законы, его мораль и потом успешно нарушают их. А затем мучаются от этого. Вот и все. Даже те, кто думает, что не мучается. На самом деле человек, если он не самый последний идиот, так запутает клубок жизни, что распутывает уже после нее.
– А к чему, дорогой двоюродный брат Брэма, его запутывать? – не
– Как знать… В его законы они вряд ли поверят. Хотя, может быть, и с удовольствием хотели бы. Но кто желает марать свои руки в грязи? Совершать самые мерзкие поступки и одновременно верить в обратное – вот их, пожалуй, главный козырь. И их главный идиотизм.
Ричард ловко вскочил на плечо маленькому Брэму, сложил лапы трубочкой и зашептал на всю комнату:
– Их главный идиотизм не вера, мой дорогой знаток человеческих душ. Их главный идиотизм – любовь! Ты заблуждаешься, Брэм, что верят абсолютно все. Вот любят – это точно абсолютно все. И бездари, и умники, и моралисты, и злодеи. Даже полные кретины умудряются любить? Если бы они хоть раз покумекали своими жалкими мозгами, что любовь – это главное зло на земле, даю голову на отсечение – они были в сто раз счастливее.
– И правильно подставляешь свою голову, – неожиданно вступил в разговор Дьер. – Тебе ее, поверь, никогда не отсекут. Рыжеволосая это вовремя поняла. И я очень рад за нее. И, поверьте, мне она больше всех вас нравится.
– А не слишком ли рано, Дьер, ты за нее радуешься, – скептически усмехнулся Брэм.
– Я редко встречал на своем пути умных женщин, Брэм.
Гораздо чаще влюбленных. И, поверь, эту рыжеволосую ведьмочку я оценил по достоинству. И за нее могу ручаться всеми вашими головами. Она не опустится до любви.
– Лучше поручись своей головой, – хмыкнул Ричард и ласково погладил себя по лысой голове. – Моя пусть останется на месте. Мне она нравится.
Дьер ничего не ответил. Он приблизился к окну, вглядываясь в огромную яркую луну.
– Я обожаю это время, – он стрельнул холодным взглядом в окно. – Это мое время…
И я резко вскочил на ноги. Но удрать на свой балкон я бы уже не успел, потому что Дьер распахнул дверь своего балкона и глубоко вдохнул чистый воздух ночи. Мне ничего не оставалось, как юркнуть в приоткрытую дверь балкона, ведущую к рыженькой. Я очутился на пороге ее комнаты и столкнулся с ней нос и носу.
– Привет? – выдохнул я. – Ты как, любишь гостей? – ничего умнее я у нее спросить не мог.
– Терпеть не могу, – она встряхнула огненно-рыжей копной. Вблизи мне показалась в тысячу раз очаровательней. И, видимо, это восхищение она мгновенно усекла в моих блестящих глазах.
– Ты всегда через балкон являешься в гости, Фил? – и в ее лукавых зеленых глазах запрыгали чертики.
– Здорово быть знаменитостью! Самые красивые девушки на свете сразу же называют по имени, – и я притворно вздохнул, – если бы они
Она неожиданно захохотала белозубой улыбкой: звонко-звонко. И колокольчики ее смеха тут же рассыпались по всей комнате. Пожалуй, больше всего в женщинах я ценил смех.
– А почему бы и не броситься? – и она театрально бросилась мне на шею и чуть не задушила.
– Здорово! – выдохнул я, тряхнув головой. – Из тебя бы получился профессиональный душитель, поверь.
– Верно, – с готовностью согласилась она. – Я, если честно, обожаю душить таких милых славных парней.
Нет, определенно я ей понравился. И что самое удивительное, мы с ней сразу нашли общий язык. Мы были похожи. Я понял, что с ней будет необычайно легко и просто. С ней не нужно притворяться и выдавливать фальшивые слова сквозь притворный кашель. Впрочем, как и со мной.
– Так от кого ты бежал, Фил?
Я сделал страшные глаза и зашептал:
– От ужасов лунной ночи.
– Ты не любишь ужасы? Как жаль. И все-таки от кого ты так улепетывал, Фил?
Я развел руками. Я понял, что не хочу ей лгать. И не буду. И лгать ей не имеет смысла.
– Если честно – от твоих милых и славных друзей.
Она махнула рукой.
– Ну, они уж точно ужаса не вселяют.
И мы расхохотались. Совершенно одинаково, и в наших глазах запрыгали одинаковые чертики.
Я взял в ладонь прядь ее рыжих волос.
– Послушай, Мышка, – и я тут же запнулся, сообразив, что назвал ее прозвищем убитой девушки.
– Называй меня так, Фил, я разрешаю. К тому же меня тоже зовут Маша.
Я хмыкнул.
– Странно. И имя такое же. И волосы такие же. И черты лица…
– Ты о той несчастной девушке? – в ее глазах промелькнула неподдельная грустью.
Я кивнул головой и вопросительно на нее посмотрел.
– Странный ты, Фил. На свете живет столько похожих людей.
– Но не настолько же.
– Фил, мир так огромен, и у каждого из нас есть свой двойник. И у тебя он есть, поверь.
– Грустно об этом думать, зная, что никогда не встретишь его.
– Я встретила, – и в ее глазах мелькнули неподдельные слезы, – но уже поздно…
– Тебя разыскали для этого идиотского эксперимента?
– Да, Фил. Но не такой уж он идиотский. Даже, если твой друг не помнит, как это произошло, факт преступления остается. – И она внимательно посмотрела на меня.
– Я никогда не поверю в это, Мышка, – вновь так назвал я ее. И мой голос дрогнул. Мне показалось, что сегодня, в эту минуту, я отнимаю у своего друга последнюю надежду на счастье.
– Расскажи о себе, Фил, – неожиданно попросила она.
Раньше меня никто не просил об этом. Я вдруг понял, что никому абсолютно не было дела до моей жизни. И все женщины, с которыми я сталкивался на своем пути, обожали говорить лишь о себе, красочно расписывать свои достоинства, своих поклонников, свои возможности, словно таким образом пытались завладеть моим сердцем, хотя по сути, им не было никакого дела до моего сердца.