Это было на Ульяновской
Шрифт:
— Отпустила и все, — коротко ответил Игорек.
Вместе вышли на Буденновский и сразу же натолкнулись на фашистов. И ничуточки не испугались. Гитлеровцы шли, согнувшись, придерживая посиневшими руками поднятые воротники.
— Позамерзали, — презрительно, бросил им вслед Коля. — Ничего, скоро вам станет жарко.
Они прошли немного в сторону моста, сгибаясь под яростными порывами ветра, зорко поглядывая по сторонам. Весь проспект был запружен фашистами. Жителей города не видно.
— Может, домой? —
— Мотоциклы тарахтят — в ушах свербит, — мрачно добавил Яша.
Ребята уже повернули было домой, но тут Игорек замер, прислушиваясь к странным доносившимся откуда-то из-под земли звукам, — как будто стонал кто-то. Наклонившись, он заглянул в разбитое подвальное окно и охнул, подзывая ребят.
На голом цементном полу лежали и сидели люди в изорванных гимнастерках, прикрытые шинелями, кое-как перевязанные. Многие, распластавшись на полу, бредили, просили пить.
— Воды бы, ребятки…
Коля оглянулся на хриплый шепот и вздрогнул: так похож был на отца человек с окровавленной повязкой на голове. Нет. Показалось…
— Немец! — шепнул Игорь.
От двери, ведущей в подвал, к ним подходил, помахивая автоматом, похожий на цыгана солдат. Часовой. Значит, это пленные…
Позже ребята узнали, что в город вместе с немцами вошли и румынские части, теперь же они молча отошли от окна и не спеша, чтобы фашист не подумал, будто его боятся, дошли до угла.
— А теперь — бегом! — скомандовал Коля.
Через несколько минут они уже теребили Марию Ивановну:
— Там раненые… они голодные.
— Пить просят…
— Им нужен врач, мама!
А врач жил совсем рядом, через два дома от Кизимов, на той же Ульяновской. И звали его Машенька Аллахвердова. За несколько дней до войны закончила девушка Ростовский медицинский институт. Ее товарищи ушли на фронт, а Маша не могла: тяжело заболел отец.
Когда фашисты подошли к Ростову, он сказал дочери:
— Ты бы уехала, Машенька…
— Я не оставлю тебя, что бы ни случилось, — твердо ответила девушка.
Маша сидела у постели отца, вздрагивая от малейшего шороха. Она замерла, услышав на железной лестнице, ведущей к ним на второй этаж, шаги. Знала: фашисты могут убить каждого. Без причины, без суда, только за то, что ты советский человек. Знала, что они беспощадны к коммунистам, комсомольцам. Могут убить ребенка, если увидят на груди красный галстук. Убивают за то, что у человека темные глаза или курчавые волосы. У нее волосы черные, волнистые, глаза — как ночь…
Отец тоже услышал шаги и встревоженно оглянулся на дверь. Постучали тихо, но настойчиво.
— Это свои, папа, — успокоила девушка отца и открыла.
Перед ней стояла, как в доброе старое время, квартальная уполномоченная Мария Ивановна
— Машенька, милая, — заговорила она быстрым шепотом, — очень нужна твоя помощь, мы сами не можем… Понимаешь — в подвале раненые. Есть без сознания…
Девушка метнулась в соседнюю комнату, схватила сумку с медикаментами, набросила старое пальтишко, повязалась невзрачным серым платком — чтобы не бросаться в глаза — и наклонилась к отцу:
— Не беспокойся, я скоро…
Они осторожно спустились по лестнице, вышли за ворота.
А ребята ходили из одного двора в другой, осторожно стуча в дома, и женщины, едва расслышав в их торопливом шепоте слова «наши», «раненые», «надо помочь», отдавали последний кусок хлеба, рвали на бинты чистые простыни, вынимали из чемоданов спрятанные до лучших времен мужнины рубашки.
— Берите, ребятки. Да будьте поосторожнее: фашист — он, что бешеная собака, может и кусануть.
— Про их зверства сколько уж писано…
— Мальчик тут, сказывают, из Таганрога пришел. Чудом спасся, а семью всю расстреляли…
Лица у людей были озабоченными, встревоженными. И лишь Мария Андреевна Пронина, доставая из сундука белоснежные простыни, вдруг заулыбалась:
— Дочке приданое собирать начала, вот и пригодилось.
Коля изумленно оглянулся на русоволосую девчонку лет десяти: это что ж получается — таким пацанкам уже приданое готовят?
Девочку, как и его сестренку, звали Валентиной. Быстренько сообразив, что к чему, она торопливо стала натягивать пальтишко:
— И я пойду. Раненых перевязывать. Меня Инна научила.
— Этого еще не доставало! Ну-ка, раздевайся, и без разговоров. Ты что хочешь — чтобы и тебя немцы покалечили?
Мария Андреевна оглянулась на Колю, ища поддержки. Тот качнул головой:
— Беда с этими малыми. Хоть запирай, чтобы не кидались, куда не следует. Не доросла еще, понятно? — И он строго посмотрел на девочку.
Та обиженно отошла к окну и отвернулась: разве они что-нибудь понимают, эти мальчишки?..
Через несколько минут ребята, Мария Ивановна и Машенька подходили к уже знакомому ребятам часовому. Тот удивленно посмотрел на них, сжал приклад автомата. Но Мария Ивановна, шедшая впереди, протянула ему зеленоватую бутылку с прозрачной как слеза жидкостью. Тот, мгновенно сообразив, быстро огляделся, схватил бутылку и, спрятав за отворот шинели, отошел в сторону.
Мария Ивановна распахнула тяжелую скрипучую дверь.
В подвале было совсем темно, но, когда через несколько секунд глаза привыкли к мраку, Маша увидела страшную картину: десятки беспомощных людей на голом цементном полу, запекшаяся кровь на грязных повязках, лихорадочный блеск глаз, пересохшие от нестерпимой жажды губы…