Это было на Ульяновской
Шрифт:
— Ребятки, милые, быстро за водой! Много воды… Только, пожалуйста, будьте осторожны!..
Коля, Яша, Игорек и Витя, наскоро высыпав на расстеленную Марией Ивановной простыню все, что было в ведрах, помчались вниз по проспекту. По реке уже плыли льдины, но ребята не задумываясь вошли в воду.
— Ого, холодная, аж жжется! — воскликнул Игорь.
Самый младший, он старался не отстать от товарищей. Зачерпнув полное ведро, с трудом подымался вслед за ними по крутому обледенелому откосу. Коля обернулся, подал руку.
Тяжело дыша,
Успокоились только в подвале, когда увидели, как припали к ледяной воде раненые.
— Что ты хочешь с этих фашистов? — сказал Витя, ни к кому не обращаясь. — Не тронули — и на том спасибо.
— Ничего, ребятки, — отозвался один из бойцов, — придет время — за все им отплатим.
— Поешь, дяденька, — присел перед ним на корточки Яша, протягивая кукурузную лепешку. — Я чего хотел спросить… Как это вас позахватили? Я ни в жисть бы не сдался!
Он смотрел своими ясными голубыми глазами на измученное, заросшее колючей щетиной лицо, на торчащий из-под разорванной гимнастерки окровавленный бинт и ждал ответа. Но человек горестно покачал головой, скривился, будто от нестерпимой боли, и ничего не сказал.
Больше таких вопросов Яша не задавал никому.
Понимали мальчишки, что каждый час в неволе кажется пленникам вечностью, да еще когда ноют раны и мучит голод, потому и старались приходить почаще. И не было для них лучшей награды, чем та сдержанная радость, с какой встречали их обитатели мрачного подземелья.
По утрам собирались у Коли Кизима. Выкладывали на стол все, что удалось достать: кусочки хлеба, вареную свеклу и картошку, небольшие кукурузные лепешки, очень аппетитные на вид. Прикидывали — хватит ли на всех? Если выходило, что не хватит, снова разбегались, радуясь, что на их Ульяновской живут добрые, отзывчивые люди.
В этих нелегких каждодневных поисках помогала ребятам Мария Ивановна. Но ходить с ними в подвал Коля ей больше не разрешал:
— Не серчай, мама, мы сами. Чуть что — убежим.
Ночи казались ему теперь нестерпимо длинными — скорее бы утро, когда можно спуститься в подвал, убедиться, что все в порядке, что с его ранеными не случилось худого. Но, удивительное дело, фашисты будто забыли о своих пленных, только сменяли караул у двери. Солдаты одни и те же — смуглые, темноглазые. Настороженность их постепенно сменилась равнодушием. Казалось, они даже были довольны, что эти русские мальчишки взяли на себя заботу о пленных.
В конце концов, их дело маленькое. Им сказали охранять, они и охраняют. Конечно, немцы рассердятся, если узнают, что они пропускают к раненым мальчишек, так ведь приказа
По их солдатским рассуждениям выходило, что пора бы двигаться дальше, да что-то не похоже — уж больно сильно укрепляют инженерные части город. Не собираются ли русские наступать? От этих комиссаров всего можно ждать.
Румыны всех русских считали комиссарами. Даже мальчишек, которые неизвестно о чем шептались с пленниками.
А шептались о том же — о наступлении.
— Это ж факт, что Ростов надо отбить, — рассуждал Яшка. — Обязательно надо. А то ведь что получится — дальше, подлюки, кинутся. Город-то наш — ворота на Кавказ. Во как…
— Дон замерзнет — и двинут, — уверенно подхватил Витя. — Хватит гадам ползучим нашу землю поганить.
— Скорей бы уж он замерзал, ваш тихий Дон…
— А что, ребята, фашисты в Ростове лютуют? Тихо все вроде. Вот и нас не трогают. А уж который день….
— Румын в городе много, а им с чего лютовать? Немцы — другое дело. Тем поперек дороги не становись. Мать рассказывала, в Нахичевани — есть у нас в Ростове такой поселок — пацана фашисты убили. Они приказ вывесили, чтоб голубей посдавали, а какой мальчишка своих птиц отдаст? Увидели его вроде с голубем, ну и…
Коля не смог повторить «убили». Замолк. И вдруг раздался твердый, решительный голос:
— Вот что, ребятки, помогли вы нам здорово, век не забудем. Только больше чтобы мы вас тут не видели! Понятно!
— Это еще почему? — взвился Яшка.
— А вот поэтому самому, — уже спокойно ответил человек, похожий на Колиного отца.
— Правильно, — неожиданно для ребят, да, пожалуй, и для самого себя, согласился Коля. — Все правильно. Не беспокойтесь, мы будем осторожней…
Домой шли молча. Яша и Витя вопросительно поглядывали на своего вожака, сосредоточенно шагавшего рядом, но спрашивать его о чем-либо не решались: еще чего доброго запретит им ходить в подвал. Сам-то он, конечно, раненых не оставит, не такой человек, так ведь и они не трусы. Почему он молчит? О чем думает?
А Коля думал о них, о том, как безраздельно доверяют ему эти славные пацаны свои жизни. Они признали в нем вожака, идут за ним в огонь и в воду. Верят: где он — там удача. А если что случится? Если и на их улице загремят выстрелы, как вот уже целую неделю гремят на других? Если кто-нибудь и из его товарищей захлебнется в последнем крике, как тот пацан с голубем. Как посмотрит он тогда в глаза матерей — Анны Ивановны, Ольги Федоровны, тети Ксении?.. Что скажет им?
Впервые почувствовал он, какой это тяжелый груз — ответственность за других. За сестричку и маму, за товарищей, которые стали ему в эти тяжкие месяцы как братья, за раненых, вот уже целую неделю томящихся в подвале.