Это было только вчера...
Шрифт:
Возвращение Екатерины Швидко обитатели большого, старого дома приняли по-разному. Кто говорил, что блудную кошку, если прибить, она хоть на брюхе, а приползет к хозяину, кто с усмешечкой сообщал, что дочка Золы за наследством явилась — у Хитрого Черта под матрацем есть-таки кругленькая сумма: стирала на состоятельных — платили, небось, как следует. Некоторые брали сторону Катерины: постарела — поумнела. Но как гаснет огонь, если его не поддерживать, так утихают суды-пересуды, если нет им дополнительной пищи. Катя Швидко была со всеми равно уважительна, к матери относилась — лучше не пожелаешь: за короткий
Дина жадно прислушивалась к разговорам, но с Алексевной держались холодно. Алексевна ж к Долговым совсем дорогу позабыла. Она, если можно так сказать, переживала второе рождение. Наново родилась на свет она, наново ее Катька. Обычно болтливая, Коряга на этот раз удивила скупой информацией.
— Два сына у ей было, ить мои внуки, значит, — сообщила она бабушке, — так они один за другим повымерли. У меня не держались, и у ей одинаково. Мужик ее из образованных, живет с Катькой душа в душу, но услали его куда-тось по изобретательству, она на то время ко мне и приехала.
Дине Коряга больше не повторяла: «Ить на одну тебя я облокачиваюсь», она избегала Дину, чувствуя вину перед ней.
Дина терзалась сомнениями. Еще ни о ком у нее не было таких разноречивых мыслей, как о Корягиной дочке. Бабушкиного же голоса в хоре высказываний о Швидко не было слышно, и Дина спросила:
— Ба! Ты что о ней думаешь?
— А что о ней думать? — поправив искалеченной рукой воротник кофты, отозвалась бабушка. — Губа толста, кишка тонка.
Пояснить свое изречение бабушка отказалась. Лишь позже, когда Катерина вечер за вечером стала появляться у Долговых (то спросит у бабушки, как испечь ореховое печенье, то как устроить масляную баню сухим волосам), бабушка заявила: «Глянешь на нее — чисто святая, а ковырни поглубже…» Нет, бабушка не жаловала Корягиной дочки. Могла ли ее жаловать Дина?
Пьяной Алексевна больше не приходила, после смены торопилась домой. Вечерами они с дочкой чаевничали и пели. Репертуар их держался строгой программы. Начинали они с разухабистой «Ну-ка, Трошка, вдарь в гармошку, вдарь, вдарь, вдарь. А Ермошка песню-сошку вжарь, вжарь, вжарь. Есть ли счастье, нет ли счастья, все равно. Были б только водка да вино», заканчивали протяжной, щемящей «Не осенний мелкий дождичек». Дина ловила себя на том, что ей хочется подпевать соседям.
Иногда Дина встречалась с Катей Швидко у Ивановых, к которым она по-прежнему любила приходить. В их огромной безалаберной квартире Дине было много уютней, чем в тщательно прибранной своей. Когда она впервые застала у Юлии Андреевны Корягину дочку, она не очень удивилась. Швидко ко многим захаживала. Но узнав, что Екатерина ежедневно бывает у Ивановых, Дина почему-то оскорбилась. «Не такие люди Ивановы, — думала она, — чтобы у них паслась такая Катька!» Ничего дурного о приехавшей дочери Алексевны она сказать не могла, но рядом с теперешней аккуратной женщиной, вежливой и спокойной, стояла та Катька, живо описанная бабушкой, и потому о степенной нынешней можно было думать непочтительно.
Швидко и в этот раз сидела у Ивановых. Она слушала Андрея Хрисанфовича, не отрывая
— Простите, как вы назвали болезнь? — перебила она селекционера. — Сеп-то-рия?
Швидко знала, о чем спрашивать!
— Да, да, — взмахивая пальцами, будто дирижируя, с апломбом отозвался Иванов. — Из грибковых заболеваний поражает флоксы именно она: белая пятнистость — септория. Грибок перезимовывает на больных листьях и весной поселяется на молодых растениях. До тех пор, пока мы не поймем, что осенью надо низко срезать стебли и сжигать их, септория будет губить флоксы. Флоксы, Катюшенька, царственно прекрасные флоксы, коих мы еще не научились достаточно ценить! Вы ко мне, девушка?
Вопрос адресовался Дине.
— А что, Юлии Андреевны нет?
— Юлия отдыхает после процесса. Сегодня она одержала победу над септорией в человеческом обществе. О, Юлька умеет срезать зараженные листья.
— Она спит? — снизив голос, спросила Дина.
— Она ушла в театр! — торжественно поднял руку Иванов. — Так вы говорите, Катрин, — обратился он к Швидко, — что у вас должен быть адрес Эльзы Зандэ из Франкфурта? — Он задал вопрос по-немецки.
Швидко ответила по-русски:
— Если не затерялся. Я поищу. Пожалуй, старой Зандэ уже нет в живых. Я жила у них в двадцать седьмом, перед возвращением в Петербург.
— Подумайте, — воскликнул селекционер, — а я приезжал годом раньше. Милые люди!
— Да, славные. Фрау Эльза заботилась обо мне, как о родной. Вообще-то она была не прочь со мной породниться. Ее Курт откровенно мне симпатизировал.
Швидко рассказывала просто, без рисовки. Но Дина не сочла возможным слушать о ее жизни у какой-то там Зандэ. Она ушла.
Двор оглашался истошным визгом. Вся малышня высыпала из квартир, затеяла драку. В другое время Дина непременно разняла бы дерущихся, выяснила, кто виноват, кто прав, но сейчас ей было не до них. Она стояла у старого каштана, думала о Швидко и не заметила, как к ней подошла Юлия Андреевна.
— А мне сказали, вы в театре, — удивилась Дина.
— Не пошла я в театр, — сумрачно ответила Иванова. На Динин вопрос «почему» она промолчала. И тогда прорвались все сомнения, мучившие Дину.
— Зачем она каждый день у вас? Зачем? Что у вас с нею общего? Она до сих пор Ленинград называет Петербургом и хранит адрес каких-то Зандэ из Франкфурта.
— Ты о ком? — удивилась Юлия Андреевна.
— О ней же, о Швидко. — Дина обиженно отвернулась от Юлии Андреевны. Будто она не понимает, о ком она! Она хорошо все понимает.
— Павка! — ворвался в Динины мысли, в крик дерущихся простуженный голос. — Иди чей пить.
Так всегда звала одиннадцатилетнего Павлушку Акимова мать. Не «чай пить», а «чей пить». Мальчишку задразнили этим «чей пить».
Юлия Андреевна подозрительно долго молчала. Дина, не утерпев, посмотрела ей в лицо. Освещенное двойным светом — фонаря и луны — лицо казалось бледным.
— Пусть она к нам ходит, Дина. Пусть ходит, — сказала Юлия Андреевна, поглаживая ствол старого каштана.
Дина силилась понять: для чего? Для чего Швидко должна ходить к Ивановым?
А по двору несся, крепчал на морозе нетерпеливый окрик:
— Павка! Кому говорю? Иди чей пить.
Катя Швидко постучала к Чуксиной. Увидев подружку, не желавшую до сего дня откликнуться на ее гостеприимные приглашения, Лиза радостно всплеснула руками: