Это было у моря

Maellon

— Пташка, не смеши меня. Когда это нам хватало трех минут?

— Смотря на что…

— Здесь целой жизни не хватит…

— По крайней мере, теперь есть шанс что она у нас может быть — там, впереди…

========== XX ==========

Отпусти меня в поле, радость

Отреши меня от любви

Мне уже не нужны награды

Руки, волосы, жар в крови

Я темнее закатной тени

Путь свой чувствую, как в бреду

И от

судеб переплетений

Рвусь и падаю, прочь бреду.

Что там, в сумерках воет в поле?

Ветер северный, черный волк?

Ты богинею на престоле

Шлешь вдогонку мне вихрей полк

И поземкой змеится память

Позабытая позади.

День грядущий решен не нами

Не бросайся. Не береди.

Горизонт окольцован раной

Располосанного огня

Ты же знаешь: все слишком рано

Для тебя, как и для меня.

Ты останешься — светлой нотой

Я — не песня, я — камертон.

Мы на завтра оставим что-то,

Беглой искрой — в края дремоты.

И не в первый раз, и не в сотый

Разрушая судьбы оплоты,

Ты под утро узнаешь — кто ты

На вершине сверкнув крестом.

Теперь-то уж надо было вставать без промедления. По ощущениям была где-то половина десятого. Пташка под одеялом потягивалась, как сытая кошка. Ее черные патлы все отчетливее отливали рыжим — скоро она будет вполне узнаваема. Вот только брови почему-то остались черными. Она ведь их той же краской вроде красила…

Сандор еще раз оглянулся в сторону кровати. Пташка выглядела осунувшейся и более взрослой. Темные брови, летящие к вискам, словно крылья испуганной птицы. Рыжие ресницы даже в сером свете пасмурного дня, жемчужной вкрадчивостью заливающего комнату, словно светятся. Вид у нее довольный и сонный — выпростала свои до невозможности белые руки из-под одеяла — опять потягивается. Тонкие пальцы прихотливо распрямляются — в мягкой полутьме спальни розовеют морскими звездами ладони. Такой он ее запомнит. И эта картинка упадет в копилку — где уже спрятаны десятки таких же никчемных драгоценных образов — сохраненных со времен моря, во время их отчаянного путешествия, и довершающихся здесь, в этом доме, что им суждено скоро покинуть. Слишком много картинок — но будет ли их достаточно, чтобы дать ему возможность идти вперёд, когда Пташка останется позади? Не будет ли их чересчур много, чтобы подрубить ему колени навечно, стянув их плотной цепью безнадежной зависимости?

Этого Сандор не знал. Все, что он делал, шло от инстинктов, когда-то работавших как часы, а теперь часто сбивающихся — из-за того, что голова, как и все остальное, было слишком переполнено ею. Инстинкты подводили, внутренние часы давали сбой или вовсе останавливались: все это было как слишком затянувшееся наваждение, как снегопад среди нежаркого лета, что, застав его врасплох, проник в каждую клетку тела, заставляя ржаветь до этого идеально отлаженный механизм его личности. Но снег кончился — за окном была оттепель — пауза уже и так слишком затянулась. Глупые Пташкины попытки уйти от реальности подействовали на Сандора как хороший холодный душ, смывая с души все, что так некстати блокировало его в течение последнего месяца. Осознание безнадежности их ситуации теперь ясно стояло у него перед глазами — покровы пали, как падали девичьи одежды под вечер, обнажая сущность во всей ее пронзительности. Будущего нет. А если оно есть — то далекое, несбыточное, нереальное. И не будь у Пташки вообще никаких родственников — это не меняло бы дела. Ей надо было расти, надо

было учиться летать. А так она сидит возле него и сгорает, как загребучая свеча, тратя свои и так-то небогатые ресурсы жизнеспособности на сведение к общему знаменателю задачи, у которой вообще нет решения.

“Все разрешится довольно скоро,” — подумал Сандор. Родственники активизировались, и даже у него самого появился маленький шанс просочиться сквозь игольное ушко правосудия. Хорошо бы так — тогда Пташка угомонится и (возможно) с большей легкостью отпустит его. Отпустит его на все четыре стороны — которые были ему на хрен не нужны.

— Чего ты на меня так смотришь?

Сандор покосился на наконец-то изволившую открыть свои прозрачные глазищи девчонку.

— Как так?

Она поморщилась.

— Так, словно ты смотришь на меня последний раз. У тебя какой-то безнадежный вид. Ты так же смотрел на меня… вчера. Когда думал, что я…

— Когда думал, что ты закинулась слишком большой дозой снотворного? Да неужели?

— Мне уже надоело говорить — это было не снотворное. А успокоительное…

— Извини. Когда ты закинулась слишком большой дозой НЕснотворного успокоительного всего лишь чтобы поглубже провалится в сладкую нирвану?

— Иди в пень. Какая еще нирвана… И ты не ответил на вопрос.

— После вчерашнего, радость моя, у тебя паранойя. Никак я ТАК на тебя не смотрю. Просто хотел проверить — ты вообще проснешься когда-нибудь…

— Какой ты мерзкий сегодня, — заметила Пташка, — а полчаса назад таким ли ты был…

— Давай без пафоса. Вставай. Дел сегодня до хрена. И нам предстоит разговор с товарищами внизу, помнишь? А то ты так рвалась меня спасать давеча…

— Ой, я забыла, да! Надо вставать, конечно. Тем более, очень есть хочется…

— Уверен, это тебя стимулирует больше, чем миссия спасения. При мысли о завтраке вон как ты подскочила!

— Нет, ты определенно повышенной мерзкости сегодня. Да что такое?

Сандор усмехнулся. Пусть лучше возмущается, чем выпытывает, что у него на душе. Пташка в этом смысле была совершенно подобна Серсее Ланнистер — по большей части видела его насквозь. Что сейчас было совсем некстати — а то еще разнюнится опять. А сейчас она вон какая бодрая, боевая. Это, видать, промывка желудка так подействовала… Все проблемы с пищеварением отлично прочищают мозги — надо будет взять на заметку…

— Пташка, не заговаривай мне зубы. Ты встанешь, или тебя оттуда тащить, как морковку?

— Сам ты морковка. Я уже сменила масть, помнишь?

— Ага. А покинутая масть, похоже, тебя нашла и уже догоняет. Ты уже не черная — ты каштановая. А скоро опять безнадежно порыжеешь… ну это, впрочем, и неважно. Скоро ты будешь в безопасности — под теткиным крылом…

— Хм.

Она нахмурилась и, выскользнув из кровати, потащилась в ванную — изучать свои линяющие волосы. Вот уж воистину, захочешь поднять женщину с постели — скажи ей что угодно по поводу внешности! Вскочит как ошпаренная…