Это Фоме и мне
Шрифт:
– Что, влюбляетесь?
– спросила она, с интересом приглядываясь к Вике.
– Через стекло не влюбишься, - ответил ей Фома.
– Не, говорят, можно, - Галина Петровна подмигнула Вике и пошла к выходу.
Вика почти ничего не услышала из разговора в палате, но на всякий случай приняла строгий вид.
Фома пошлёпал вилкой по картошке-пюре:
– О, рекомендую: режим № 1 "постельный", диета № 5.
– Ну что, нормальная еда...
– Ага, особенно вот это блюдо "Как будто - кто-то умер - с хлебом"...
– Ешь,
– Хочу. Но от такой еды ног таскать не будешь, а уж в Пномпень после неё - не, не потянешь..
– Фома заглотил вилку пюре и половину паровой котлеты, страдая, запил киселём.
– И ничего, нормальная еда, не привередничай.
– Говорят, Вик, что после курса лечения и такой диеты у пациентов часто уменьшается размер обуви, - заметил Фома.
– Это ничего, скорее бы только это окончание курса лечения.
Но наступило окончание свидания. В бокс вошли сразу Галина Петровна, Палёнова и медсестра из процедурного.
– Всё съел?
– заколыхались они в узком проходе между стеной и кроватями.
Вика отошла от окна и лишь издали пыталась наблюдать. Она старалась не лезть в процесс лечения Фомы. Медсёстры что-то говорили Фоме, смеялись, видимо, делали укол, а когда ушли, Фома подскочил к окну.
– Я, наверно, схожу с ума, Вика. Я думал, что ты уехала!
– Фома вытер взмокший лоб.
– Ну Фома, ну что ты, Фома...
– Вика протягивала руку и гладила стекло там, где с той стороны было лицо Фомы.
– Я почти чувствую твою руку, правда, чувствую, веришь...
– Не волнуйся, Фома, не надо..
– Знаешь, мне кажется, что вся жизнь пошла параллельно мне, как за стеклом. А я только о ней вспоминаю, ну, как там всё было, и догадываюсь. Понимаешь?
– Фома никогда ещё так много не говорил. Он говорил, Вика слушала, а Фома удивлялся. И говорил.
– Я выйду, и мне нельзя будет есть, нельзя пить, а я сейчас я сижу тут, в четырёх стенах болезни, могу только смотреть в окно - а правда ли там, снаружи, или почти нет, я уже не могу точно сказать. У меня паника какая-то внутри. Я тут как... застеклённый заживо. Но я же выберусь, да, Вика?
Суровый Фома завозил пальцами по стеклу, Вика смотрела на него и боялась что-нибудь сказать - не был он никогда таким.
– Что же это такое, Вика?
– Не знаю... Выздоравливай только, Фома.
– Вика почти незаметно всхлипнула.
– И всё пройдёт...
– Ты не смотри на меня... То есть нет, Вика, я хотел сказать - ты поскорее ко мне ещё приезжай. А то мне радоваться нечему.
– Да, Фома, да!
– Дай вот только я выйду отсюда... У-у-у, мы тогда! А ещё мы будем песни петь.
– Песни?
– Да. Сядем у окошка, как Маугли с волчатами, посмотрим на луну и запоём. Твоё горлышко будет петь звонко, а я буду подхрипывать.
– Фома... А сейчас-то как? Что?
– И сейчас мы что-нибудь придумаем. Ты только приезжай - весёленькая или
– Фома, ты так говоришь, как будто это меня туда посадили, а не тебя.
– Вика покачнулась на ящике.
– Нет, Вика. Всё хорошо. И будет хорошо. А если и что не на своих местах - мы это исправим. Помни это, пожалуйста. Потому что мы...
– Потому что мы - сила, что ли?
– Да.
Вика уходила, она обещала приехать завтра. На прощанье она дотянулась до форточки, схватилась за руку Фомы, а затем быстро ушла, не оглядываясь. Она никогда не оглядывалась, поэтому не знала, смотрит ли Фома ей вслед, или нет.
БОЛЬНИЦА ИМЕНИ КРАСНОГО ШПРИЦА
Утро. Село Ранний Вой-2. Корпус инфекционного отделения Больницы имени Красного Креста, расположенный к солнцу так, что солнца-то и не видно. В один из боксов первого этажа входит уборщица, одетая под медсестру (Палёнова, кто ж ещё) и подходит к кровати с небритым Фомой, только открывшим глаза и со сна ещё плохо соображающим. Фома на неё не реагирует.
– Сэр, где ваши анализы?
– (это она уже выпендривается из туалета).
– Я за собой смываю.
– несётся ей в ответ.
– Ну что ж, завтра повторим.
На самом-то деле Фома её обманул: все анализы он уже отдал другой медсестре, а этой - фиг.
Палёнова ещё какое-то время гремит ведром и возит шваброй, роется в таблетках Фомы и, как всегда, со знанием дела рассказывает о них, а затем уходит. Фома небрежно умывается, завтракает, спустив часть больничной еды в унитаз и компенсировав этот недостаток привезённым вчера матушкой куском холодного варёного мяса. Фома любит мясо. Затем он глотает таблетки и направляется в процедурный кабинет под капельницу.
На нём всё тот же больничный халат, покрой и цвет которого просто унижающие человеческое достоинство, в этом халате даже мощный Фома напоминает сынишку Ивана Грозного в одеждах великого отца. Но Фома выше этого, он идёт, в коридоре встречая нянечек и кухарочек, которые уже явились на работу и по роду службы теперь бегают из палаты в палату в поисках мочи и кала. Нянечки и кухарочки здороваются с Фомой.
В процедурном его встречает дежурная сегодня Галина Петровна.
– Ложись, птичка, - говорит она, налаживая капельницу.
– Ну, в какую руку колоть будем?
– Мне всё равно, Галина Петровна, - говорит Фома, и оглядывает свои руки. Ему, конечно, не всё равно - половина вен правой руки предательски растворилась в медицинских препаратах, но оставшиеся обнаглели и выглядят вечными. С левой рукой та же история. Всё равно Фома рад, что сегодня будет колоть Галина Петровна. Пациенты той медсестры, что дежурила вчера, неделю руку согнуть не могут: она обычно брала иглу, как отбойный молоток, всаживала в руку и начинала там как в носу ковыряться - вену искала. А Галина Петровна, может быть, малость уже трусит, потому что ну куда столько уколов в одного человека, но колет прилично, и Фома ею доволен.