Это моя правда

Колочкова Вера

Хотя с другой стороны… Риточкина зависть была ей даже приятна. Как-то поднимала эта зависть ее в собственных глазах, придавала уверенности. Казалось, даже походка у нее изменилась, и осанка другая стала, и разворот плеч… И доктор Петров это заметил, отвесил комплимент:

– Хорошеешь на глазах, Натаха! Прямо глаз на тебя радуется, любо-дорого смотреть, хоть картину с тебя пиши! Вот что любовь с девушкой делает, а? Слышал, этот парень уже и замуж тебя позвал… Правда или наши девки сочиняют по ходу дела? Сериалов, поди, по телевизору

насмотрелись? Про медиков сейчас модно сериалы снимать!

– Нет, Дмитрий Алексеевич, не сочиняют… Он и правда мне предложение сделал. Причем так неожиданно, что я растерялась даже…

– Понятно… И что ты ему ответила? Неужто согласилась?

– Ну да… А что, не надо было, по-вашему?

– Да отчего ж не надо… Тебе решать, это тебе предложение сделали, а не мне. Хотя и жалко тебя с ним отпускать, конечно… Он ведь у нас в Бережном не останется, ясное дело?

– Нет, не останется… У него в городе свой дом есть. Сказал, мы там будем жить.

– Свой дом, говоришь? Хм… Ну что ж, это хорошо. В достатке, стало быть, дальше твоя жизнь пойдет, Натаха. Видел я его родителей, респектабельные такие, да…

– Вы так говорите сейчас, будто сомневаетесь в чем, Дмитрий Алексеевич… Голос у вас такой… Грустный маленько. Если и впрямь сомневаетесь, скажите мне, пожалуйста. Может, я не понимаю чего-то, не вижу? Или, может, вам Денис не нравится, а?

– Ну, нравится, не нравится… Это уж не моя епархия, извини. Лишь бы тебе нравился, это главное. Хотя…

– Что, Дмитрий Алексеевич? Вы говорите, я слушаю…

– А давай-ка мы с тобой чайку выпьем, а? Что мы тут, в коридоре… Пойдем ко мне в кабинет, у меня и конфеты вкусные есть… Попьем чайку, поговорим, подумаем, что да как…

– Пойдемте, Дмитрий Алексеевич. Я с удовольствием послушаю, что вы скажете… – задумчиво согласилась она, чувствуя, как холодный ветерок пробежал по солнечному сплетению. Уж больно голос у доктора Петрова был настороженный. Будто он заранее готовил ее к тому, что разговор их получится не очень приятным.

В кабинете он шустро организовал чай, вытащил из ящика стола коробку шоколадных конфет и пузатую бутылку темного стекла. Спросил коротко:

– Коньяк будешь?

– Нет, что вы… Я ж совсем не пью.

– Да знаю, знаю… Я ж так спросил, для приличия. А я выпью немного… Не возражаешь?

– Нет, не возражаю.

– И правильно… Моя-то жена Аннушка шибко в последнее время против коньяка настроена, якобы за здоровье мое боится. Я ей объясняю, что сосуды расширить надо, а она одно свое… Говорит, в меня столько коньяка за всю жизнь влито, он уже в состав крови вошел, так что сосуды как-нибудь перебьются.

– Да, Дмитрий Алексеевич. Ваша жена вас очень любит, это все в больнице знают.

– А я разве спорю? Любит, конечно. И я ее люблю. Хоть и попил ее кровушки изрядно в свое время… Да не об этом сейчас речь. Мы вроде о твоем женихе говорить хотели. Ты пей чай-то, пей, остынет же. И конфетку вон возьми…

Дмитрий

Алексеевич налил в стакан изрядную порцию коньяка, выпил одним долгим глотком, выдохнул, закрыв глаза и прижав сухое запястье к носу. Потом встряхнулся весь, подобрался, заговорил медленно:

– Знаешь, я сейчас вспомнил… У Пушкина повестушка одна такая есть, «Станционный смотритель» называется. Хорошая такая повестушка, философская…

– Я знаю, Дмитрий Алексеевич. Мы в школе проходили. Я очень хорошо сюжет этой повести помню…

– Помнишь, говоришь? Ну ладно… Это замечательно, что помнишь. Да только помнить сюжет – это одно, а выводы какие-то для себя сделать – это другое… Повестушка-то эта как раз про тебя, Наташенька. Вспомни-ка, о чем там…

– Ну… Там дочка этого станционного смотрителя… Дуня, кажется? Она влюбилась в заезжего офицера… Он болел, что ли… Остановился у них с отцом на станции… А потом она с ним сбежала… Отец очень переживал, что офицер ее увез… Но почему эта повесть про меня, Дмитрий Алексеевич? Почему вы так сказали? Вы думаете, я маму свою бросаю, да? Она болеет, а я уезжаю и ее бросаю?

– Ну вот… У кого что болит, тот о том и говорит… Вовсе я так не думаю, что ты! Я ж о тебе сейчас говорю, а не о твоей маме! А если уж быть совсем откровенным… Я просто за тебя боюсь, Наташа.

– Боитесь? Почему вы за меня боитесь?

– Ну как тебе объяснить, не знаю даже…

– А! Вам жених мой не нравится, я поняла!

– Да нет, не в этом дело…

– А в чем тогда? Вы боитесь, что он меня обманет? Что я уволюсь, уеду от мамы, уеду из Бережного… А потом придется назад возвращаться… Да?

– Ну, не совсем…

– Но я же не просто так с ним уезжаю, я ведь замуж за него выйду! Понимаете? Замуж! Он сам так сказал!

– Да какая разница, замуж, не замуж… Формальность ведь сути дела не меняет. Можно и замужнюю несчастную жить прожить, и незамужнюю – вполне счастливую. Поверь, я на своем веку всяких женщин перевидал… Да что я! Вот хотя бы ту самую Дуню возьми, дочку пушкинского станционного смотрителя. Он ведь гений, Пушкин-то… Как есть гений! У него это вполне себе недвусмысленно звучит – каждому свое место в этой жизни предназначено, судьбой определено… Выше своего места прыгнешь, а в другое можешь и не попасть.

– То есть… Вы хотите сказать, что если я родилась и живу в Бережном, то мне и соваться нечего свиным рылом в калашный ряд? Так, что ли?

– Ну не сердись, не сердись… Ничего я относительно рыла с калашным рядом не говорю. Я ж про другое… Я про то, что трудно бывает из одной жизни в другую перепрыгнуть. У каждого для жизни своя территория обозначена, ее и следует держаться, понимаешь? Вот и пушкинская Дуня… Осталась бы с отцом, жила бы той жизнью, которая для нее с рождения обозначена… Может, и более счастливая у нее жизнь вышла, и не была бы она игрушкой в руках заезжего офицера… И отец бы так не страдал…