Это случилось в тайге (сборник повестей)
Шрифт:
И Иван Терентьевич решил.
— Вот что, давай без дураков, — заговорил он, наклонясь к уху летчика. — Насчет литания — дело твое, насильно кормить не будем, да и нечем. И ты к месту привязан, так что выбора у тебя никакого — ждать, и дело с концом. Так вот… Ежели через день-два, самое большее, помощи не случится, мне самому либо рукой на все по твоему примеру махать, либо брать ноги в руки. Ну и… мешать я тебе, в смысле прекращения расчетов, не стану, ни к чему было бы мешать. Но день-два ты постарайся подюжить.
— Подюжу, —
— Уговорили? — встретила Ивана Терентьевича учительница.
Заручьев, не отвечая, снял с дерева сетку с расходными продуктами, сел к костру, вытряхнул на брезент ее содержимое и только тогда сказал:
— Вроде бы…
Молча выделил всем троим по куску хлеба, по тоненькому ломтику сала и по куску сахара.
— Н-нда… — вздохнул Ольхин.
Иван Терентьевич бросил в его сторону быстрый, взгляд.
— Привыкай. Скоро и эти граммы кончатся, если глухаря не поймаем.
— Или не прилетит самолет. Знаете, они могут сбросить нам продукты, если невозможно сделать посадку, — сказала Анастасия Яковлевна.
Заручьев промолчал, а Ольхин, прищурив один глаз, с ухмылкой посмотрел в небо.
— До чего люблю глухарятину, — сказал он Ивану Терентьевичу, — хотя и не пробовал никогда. Согласен день и ночь вкалывать на прямом производстве, подкатываясь под самолеты, если будут кормить глухарями. Может, вы, пока я буду перевыполнять нормы, проверите вашу хитрую ловушку?
— Проверю, — сказал Иван Терентьевич.
— Лады! — Ольхин хлопнул себя ладонями и потер их. — Беру на себя дополнительные обязательства — десять кубометров грунта первой категории трудности!
— Не балабонь зря, тошно, — сказал Иван Терентьевич. — И установи подпорки!
— Ладно. Отправлюсь ишачить! — объявил Ольхин. — В ожидании глухарятины.
— И не каркай под руку. — Иван Терентьевич встал, грустно посмотрел на свои полуботинки и, покачав головой, пошел в сторону ручья — вниз по косогору.
Его проводил долгим взглядом усталых, глубоко запавших глаз пилот. Эх, если бы и он мог так же вот легко подняться, пойти куда-то, куда глаза глядят!.. Он натаскал бы один столько дров, что можно было бы круглосуточно жечь три, пять костров! Он бы…
Ни он, ни командир ничего не могли сделать. Вернее — сделали все, что могли. Вот сейчас, если бы не изуродовало, он смог бы кое-что… Хотя — что? Разве действительно натаскать дров и сходить по воду, так это умеют и без него.
Когда вернулся Иван Терентьевич, к костру, бросив работу, поспешно подошел Ольхин. Глаза его, скользнув мимо людей, забегали по сторонам — он искал принесенного Иваном Терентьевичем глухаря. Поняв, что надежды на сытный обед не оправдались, выпятил нижнюю губу и скорбно покачал головой:
— Фокус
Бодрости в его тоне было на этот раз немного.
— Фокус удался, но толку от этого мало, — сказал Иван Терентьевич, зябко поведя плечами, и подбросил в костер несколько сучьев. — Глухарь попал, но его сожрал соболь. Не знаю, целиком или нет, может, и не одолел всего, так ведь черт знает, куда он его уволок. Поблизости я искал — нету…
— Гад! — выругал соболя Ольхин.
— Еще какой гад, — присоединился Иван Терентьевич. — Не только глухаря — петлю утащил. Отгрыз — и унес вместе с глухарем.
— В общем, жрать землекопам не дадут, — вывел заключение Ольхин.
— Надо набрать грибов, все-таки еда, — посоветовала Анастасия Яковлевна.
— Мысля! — обрадовался Ольхин.
Иван Терентьевич молчал — думал.
— Грибы — грибами, они, конечно, не помешают, но далеко на них, как говорится, не уедешь, — решил он. — Одни витамины и ничего существенного — вот что такое грибы. Надо мяса. И значит, надо искать подходящий материал для петель.
— Аоо! — картаво окликнул летчик и подозвал жестом.
Мужчины подошли.
— Трос от рулевого управления не пойдет?
— Поглядеть требуется, — сказал Иван Терентьевич.
— Он под обшивкой фюзеляжа, надо вскрыть. И проводка, провода под приборной доской. И медная проволока, моток. Там, где инструмент.
— Какой инструмент? — Ольхин подумал о топоре, о лопате.
— Слесарный. Ножовка, пассатижи, ручник.
— Зубило есть? — перебил Заручьев.
— Кажется, есть.
— А ножовкой, хоть и для железа она, можно и сучки пилить. Чего ж ты раньше-то молчал, друг? — упрекнул пилота Ольхин.
— Ладно тебе, — отмахнулся от Ольхина Иван Терентьевич. — Дай поговорить с человеком о деле. Ты вот что скажи… не знаю, как тебя звать…
— Владимир.
— Ты, Владимир, скажи, свет мы никак не наладим? Ну, чтобы два провода к аккумулятору и лампочку? Со светом, сам понимаешь, веселей и сверху видать ночью.
— Если аккумуляторы не разбиты…
— Ты только скажи, как до них добраться, мы там посмотрим, сообразим. Но это не к спеху, сейчас надо проволоку добывать и ставить петли. А тебе, — Иван Терентьевич повернулся к Ольхину, — кончать свое дело.
Ольхин демонстративно тяжело вздохнул, развел руками и молча постучал кулаком о кулак, прижимая их к животу.
— А что делать? — вопросом ответил на эту немую просьбу Иван Терентьевич. — Завтра еще сильнее захочется, имей в виду, а жратва кончается. Терпи до вечера, вечером съедим еще по крошке чего-нибудь настоящего и будем обманывать брюхо грибами. Грибов я по пути наберу, как петли пойду ставить.
Ольхин постоял, глядя в землю, — и неохотно, нога за ногу, направился к самолету.