Это всегда был он

Хилл Алекс

Почти невесомое прикосновение пальцев к щеке вдруг останавливает время вместе с моим сердцебиением. Интуиция вопит, что сейчас должно что-то произойти, но я боюсь пошевелиться. Просто не могу. Морев смахивает слезинку с моего лица, наблюдая за движением своей руки. В коридоре раздаются шаги, разбивая стеклянный купол уединения. Саша одергивает руку и выходит из тренерской, а я пораженно хватаю ртом воздух. Что он собирался сделать? Чего я ждала?

* * *

Обнимаю себя за плечи, глядя в окно. Капли стекают по стеклу кривыми ручейками, небо затянуто серыми тучами. Синоптики не солгали, обещанный вечерний дождь тут как тут, но меня греет недавний разговор по телефону с мамой.

Решение о моем возвращении в Новочеркасск было одобрено родителями не сразу, но я все же сумела доказать, что готова к взрослой самостоятельной жизни. Не скажу, что это было легко, роль примерной дочери и гордости семьи не всегда веселая и беззаботная, но оно того стоило. Мама и папа доверяют мне, а я доверяю им и всегда уверена в их поддержке и понимании. Конечно, они оба еще какое-то время будут видеть во мне уязвимого птенца, который только-только выпорхнул из гнезда, будут пытаться контролировать и наставлять, но и с этим мы постепенно разберемся. Сейчас я, наверное, и сама не хотела бы полностью отказываться от их помощи.

Открываю створку окна, впуская в гостиную влажный, прохладный воздух вместе с мелкими каплями. Делаю пару глубоких вдохов, чтобы прогнать застоявшуюся в груди тяжесть. Не хочу думать, откуда она появилась, точнее, кто ее там поселил, поэтому решаю немного прибраться перед приходом гостей. Лера и Лина уже создали для нас общий чат и прислали сообщение о том, что приедут в назначенный час, если не попадут в пробку на спуске Герцена.

Неторопливо обхожу квартиру, раскладывая вещи по местам: пульт от телевизора отправляется на подлокотник дивана в гостиной, юбка и блузка – в шкаф, стоящий в спальне, пустая пачка из-под печенья и чашка с остатками чая – в раковину на кухне. Мы с родителями летом сделали здесь небольшой ремонт: папа поменял сантехнику, электрические приборы и перестелил ковролин, а мы с мамой переклеили обои и повесили новые занавески. После стольких лет отсутствия хозяев прежний интерьер выглядел, мягко говоря, не очень, но мне повезло, что папа поддался на уговоры не продавать нашу квартиру и всего лишь сдал ее в аренду. Благодаря этому у меня теперь есть не просто койко-место в общежитии, а настоящие хоромы.

Закончив с уборкой, забираюсь на диван. Стук капель и свист ветра умиротворяют. Снова обвожу взглядом комнату, теплая улыбка появляется на губах. Дом детства выглядит совсем не так, как раньше. На стенах больше не висят мои картины и семейные фотографии, на кресле не лежит мамин вязаный кардиган, который она могла носить и зимой, и летом. У стены рядом с окном не хватает пианино, поверх которого постоянно появлялись стопки отцовских расчетов и чертежей, за что он частенько получал от мамы нагоняи. Мама любила открывать форточку, перед тем как садиться за ноты, говорила, что ветер – отличный слушатель. Я обожала наши семейные вечера в выходные. Устраивала родителям мини-концерты, когда сама научилась играть, или организовывала выставки из своих работ, собранных за неделю. Прикосновение светлой тоски ощущается покалыванием между ребрами. Тогда мы действительно были счастливы, но это ведь не значит, что больше никогда не будем. В Воронеже тоже было неплохо, не сразу, но все же. Семейные прогулки, праздничные ужины, походы в кино. Главный урок, который я усвоила благодаря переезду, – перемены кажутся страшными только первое время, ко всему можно привыкнуть. Так и сейчас, несмотря на то что я очень хотела вернуться сюда, мне еще предстоит привыкнуть к новой обстановке и новому жизненному укладу.

Дождь становится все свирепее, небо угрожающе темнеет, а ветер заламывает ветви деревьев, точно опытный полицейский. Окно приходится закрыть, а подоконник насухо вытереть полотенцем. Лина и Лера присылают сообщение, что задерживаются, и я тихонько вздыхаю. Нужно занять себя чем-то, чтобы убить время, и у меня есть один беспроигрышный вариант. Беру в руки сумку и падаю на диван. Собираюсь вытащить свой скетчбук, чтобы по памяти сделать набросок гостиной из детства, но в

руки попадает чужая тетрадь. Ладони становятся горячими, а перед глазами встает образ повзрослевшего Морева. И додумался же покраситься. А может, это ради девушки? Сочувствую ей. Борясь с любопытством, напрягаю пальцы и поджимаю губы, но это не помогает. Ничего ведь страшного не случится, если я только одним глазком взгляну? Вряд ли это личный дневник, а даже если и так, то за Моревым должок. Раскрываю тетрадь и листаю страницы, брови ползут на лоб. Точки… множество точек красуется в центре каждой клетки, и так до самого конца. Что сказать? Он, по всей видимости, такой же раздолбай, каким и был раньше. И как его еще не отчислили за такое отношение к учебе? Саша сейчас должен быть уже на третьем курсе, если я не ошибаюсь в расчетах. Целых два года протянул. Интересно, на кого он учится? Дружит ли все еще с Зиминым? Живет с родителями или в общежитии? Играет ли до сих пор в баскетбол?

Беру карандаш, темный грифель мягко касается бумаги. Длинные и короткие штрихи скрывают точки и границы клеток. Четкий овал лица, напряженная линия челюсти. Небрежная прическа, чуть вздернутый нос и нервно сжатые губы. Еще несколько минут, и на меня смотрят глаза сквозь пряди рваной челки. Даже в наброске они горят раздражением. Растираю штриховку пальцем, накладывая тени, ластиком возвращаю блики и световые пятна. Увлекаюсь так, что стук в дверь заставляет меня испуганно дернуться. Смотрю на портрет, который получился на редкость достоверным, и мигом захлопываю тетрадь.

Теперь ее придется сжечь. Еще одна серия ударов разносится по комнате, и я, запихнув доказательство своей глупости под диван, вскакиваю с места. Нужно прекратить думать о Мореве. Мы больше не враги, мы вообще друг другу никто. Пусть так и остается.

Встречаю Леру и Лину широкой улыбкой, распахнув входную дверь. Джинсы девочек покрыты темными пятнышками, волосы пушатся из-за уличной влажности, но лица довольные.

– Доплыли? – весело спрашиваю я, пропуская их в прихожую.

– И даже в магазин по пути заскочили, – гордо отвечает Лина, качнув пакетом, в котором что-то недвусмысленно звенит.

– В три, – поправляет ее Лера, стряхивая дождевые капли с зонта на пол лестничной клетки. – Насть, ну ты представляешь, не хотели мне шампанское продавать!

– Это все потому, что тебе на вид лет десять.

– Зато тебе – все тридцать. И я вообще-то старше.

– На четыре месяца. Нашла чем гордиться, – беззлобно переругиваются девчонки.

Тихонько смеюсь, закрывая дверь, и забираю пакет, чтобы Лина могла раздеться.

– Настя, а тебе сколько? – спрашивает она.

– В марте будет девятнадцать, – отвечаю я.

– О! Ты тоже рыбка?! – воодушевленно вскрикивает Лера.

– Может, она и рыбка, но точно не килька, как некоторые.

– Молчи, пирожковая дева!

Качаю головой и веду девчонок на кухню, где мы принимаемся накрывать праздничный стол. Лера нарезает бананы, апельсины и мраморный сыр, я достаю бабушкины хрустальные бокалы, а Лина берет на себя вскрытие бутылки. Громкий хлопок сопровождается нашим веселым криком, шампанское пузырится и шипит. Усаживаемся на деревянные стулья с цветными мягкими подушками, обхватываем тонкие ножки бокалов и вытягиваем руки.

– Ну что? За лучшие четыре года, что ждут нас впереди? – торжественно говорит Лера, стреляя то в меня, то в Лину озорным взглядом.

– Может, не будем так далеко заглядывать? – предлагает Нестерова. – Давайте хоть первый семестр переживем.

– Давайте хотя бы завтра, – порывисто усмехаюсь я.

– За прекрасное завтра, которое станет началом потрясающего семестра, что станет первым, но не единственным за следующие четыре года! – подводит итог Карпенкова. – Ура!

– Ура! – подхватываем мы с Линой.